пуст.
— Откуда это?
И вдруг — хлоп! — как детская забава, как свисток с бумажным языком на конце, изо рта у существа выскочила желтая молния. Выскочила сантиметров на сорок и моментально втянулась обратно. Я еле успел убрать локоть.
— Держись подальше, — напомнил шеф.
— Что это, язык? — спросил я, отодвигаясь на безопасное расстояние.
— Нет, язык выше. Что-то вроде полых трубок, между ними — перемычки.
— Рельсы, рельсы, шпалы, шпалы, — пробормотал я.
— Похоже.
— Но как они умещаются у нее внутри?
Трехпалыч пожал плечами.
— Пока непонятно. Пневматика какая-нибудь. Или гидравлика. Видишь, они и сейчас немного торчат.
— Точно! — Концы трубочек-рельсов выпирали изо рта, как не по размеру подобранная вставная челюсть. — Погодите-ка, а это…
— Только близко не наклоняйся, еще стрельнет! Глаза береги.
Но мне было уже не до рельсов-трубочек, выстреливающих изо рта, даже не до собственных глаз.
— Это ведь не надкрылки, да? — прошептал я. — Это… Там, по кругу, это же… волосы, да?
— Да, да.
— Но ведь… Откуда это? — повторил я. — Хотя бы с какой планеты?
— С нашей планеты, с нашей, расслабься. Отловлено в Битцевском парке.
— Оно летает?
— Пока нет. Видишь же, крылышки еще маленькие.
— А чем питается?
— Насколько мы успели заметить, ничем.
— Но как же…
— Сам в недоумении, — отрезал шеф.
Я открыл рот, готовый задать еще десяток дурацких вопросов и получить десяток соответствующих ответов.
И — промолчал.
— Ну что, никаких проблесков?
Я замешкался в поисках остроумного ответа и, ничего не надумав, вздохнул. Ни-ка-ких. Со дня нашего знакомства с бабочкой-стрекозой тянулась вторая неделя, а мне так и не удалось ни идентифицировать загадочное существо, ни понять, с чем его едят… или хотя бы чем питается оно само. Может, моими эмоциями? В таком случае не удивительно, что наша подопечная день ото дня выглядит все жизнерадостнее и ухоженнее, ведь я, должно быть, закормил ее унынием, переходящим в отчаяние, и осознанием собственной никчемности.
— Напомни потом, чтобы вычеркнул тебя из премиальных списков. Иждивенец. Ладно, включай камеру. — Шеф провел клешней по голове, приглаживая волосы, и заглянул в объектив: — Эксперимент номер… Какой там?
— Сорок седьмой.
— Эксперимент номер сорок семь. Изменение объема. Давай стеклянный шар.
— Прозрачный?
— Да. И подставку на минус четыре.
— Маловата, — проворчал я.
— Нормально. Ты же видишь, она в силу входит.
«Я вам не проблесковый маячок. Вот как надо было ответить!» — запоздало сообразил я. К сожалению, развитая интуиция имеет мало общего со скоростью реагирования. Впрочем, где она — развитая? На кого меня старого кинула? Шевельнулась напоследок — в тот раз, когда я впервые догадался засунуть в бочонок красный кубик, чтобы час спустя вытащить назад бледно-розовый — и на этом, кажется, исдохла.
Я поместил в центр стола подставку — стеклянный диск на трех изогнутых ножках, посередине — круглое отверстие. Сверху положил шарик. Он погрузился в отверстие на треть.
— Давай, давай, давай…
Михал Палыч похлопал по дну бочонка, и существо, которое я всю последнюю неделю называл про себя не иначе как Мучительница, предстало перед нами. Сверкнуло глазищами на шефа, на меня, затем уставилось на стеклянный шар. Я начал отсчет: и раз, и два, и три… А когда уже на «четы…» мелькнула желтая молния, закончил: — «…ре. Хорошо хоть ждать не пришлось».
Рукой в защитной перчатке я снял шар с подставки и зажал между лапками штангенциркуля. Покачал головой.
— Вообще не в ту сторону. Плюс полтора.
Шеф посмотрел с тоскою.
— А предсказать не мог?
— Нет. — Я скрипнул зубами. — Хотите я вам землетрясение в Токио предскажу?
Михал Палыч немного оживился.
— А оно будет?
Я мысленно досчитал до десяти.
— Когда-нибудь. Не сегодня.
В том-то и беда. Я совершенно не мог сказать, какой фокус выкинет Мучительница через секунду. Она была закрыта от меня, и я даже не понимал чем. Серость какая-то, бесформенная серость. Без единого проблеска.
Следующая фраза Трехпалыча и то лучше поддавалась прогнозированию. Хотя я никогда раньше не видел, чтобы он с кем-нибудь сюсюкал. Со мной так точно.
— Ничего-ничего. Сейчас наша красавица постарается… Сильно-сильно постарается, правда, голубушка? А ты чего встал? Клади шар.
Я положил шар на подставку. Теперь он на три четверти торчал из отверстия. Но это продолжалось недолго.
Под мое заунывное «и тридцать девять» желтая молния накрыла цель, и шарик с дробным стуком ударился о столешницу.
Михал Палыч подпрыгнул на месте от восторга.
— Пять миллиметров! — ликовал он. — А то и шесть! Я же говорил, она входит в силу! Ух ты, моя красавица!
Пожалуй, он расцеловал бы Мучительницу, если бы не риск остаться на всю жизнь с заячьей губой. Или сменить цвет глаз. А то и форму носа.
Я выудил шарик из отверстия в подставке и внимательно рассмотрел на фоне окна. На гладкой поверхности не было ни трещины, только в сердцевине, прежде прозрачной, переливалась тонкая цветная паутинка.
— Смотрите, там как будто радуга, — сказал я.
— Отлично. — Не думаю, что шеф меня расслышал. — Сделай крупный план, отметь в журнале и приготовь все для следующего эксперимента. Кстати, который там?
— Не помню.
— Не ври!
— Сорок восьмой, — буркнул я.
— Эксперимент номер сорок восемь. Изменение цвета, — объявил он в камеру. Затем посмотрел на меня вопросительно и, не дождавшись ни кивка, ни покачивания, скривился. — Или формы. Достань два кубика.
