За Настей Филипп заехал вовремя и заблаговременно, кабы успеть то ли во второй, то ли в третий раз за сегодня с аппетитом церемонно позавтракать на кухне у тети Агнессы.
'Тот-то и оно! Чего-чего, а брюхо ни вчерашней, ни сегодняшней метрики пространства-времени не помнит.'
Пока Настя собиралась и прихорашивалась, они с ее тетей успели обсудить, сравнить уйму тактико- технических данных и свойств кухонных комбайнов.
— Я, представьте себе, Агнесса Дмитривна, свой выбрал заведомо по соотношению: благоразумная цена — рациональная многофункциональность. А вот воображаемые удобства эксплуатации — дело десятое при нашей небольшой порционности.
— Как вы правы, Фил Олегыч!
Они, право слово, оба находили даровито рекламируемую характеристику удобства мытья разных агрегатов-процессоров малозначащей и не влияющей на поварское искусство. Поскольку 'тунеядствующим кулинарным неумехам, кухарствующим невеждам и неуспевающим в современной диетологии профанам этакое сложное оборудование совершенно ни к чему'.
Успев плотно отведать диетический завтрак и всласть поболтать с тетей Агнессой на профессиональные поваренные темы, Филипп отправился с любимой девушкой Настей и болонкой Мими за город по Северо-Восточному шоссе.
— Садись за руль, Анастасия моя Ярославна. С ветерком и музычкой…
'Все как планировалось, включая тоц-перевертоц, и бабушка здорова…
Мадре миа, и это Ника обозвала учебно-тренировочным процессом! Боже милосердный!'
Тем воскресным утром Филипп Ирнеев многое успел, не считая того, что от него требовалось в плане эзотерической жизнедеятельности рыцаря-неофита.
'Эпигностически, милостивые государи и государыни!'
Филипп успешно управился со всеми утренними заданиями. Сначала проверил отложенное было совсем в никуда Ванькино сочинение о парижских каникулах и телефонным звонком-цитатой разбудил Настю:
— Не спи, вставай, кудрявая…
Потом сам сочинил в оригинале и отправил короткое сообщение обоим родителям, где предупреждал, чтоб не ждали к обеду.
'Неча им в постелях припухать до полудня. Пора на рынок за провизией.'
Послание не столь краткое он мобильно отослал Маньке Казимирской. Ей тоже, по его мнению, требовалась воскресная побудка, пришло время исповедаться в общежитейских грехах, а ему на днях заняться раскрытием транспортала у Дома масонов.
'Решайся, Ирнеев, наконец: быть или не быть нашей приснодеве лесбийской человеком- ключом!'
К тетраевангелическому ритуалу они полностью готовы. Как раз завтра к вечеру приезжает Павел Семенович. Он не против.
'Самолично о том позавчера по сети напомнил.'
А Ника у них, как резонно полагал Филипп, всегда рада за милую душу поучаствовать в любой авантюре, не грозящей лично ей воздаянием.
'Эк ее намедни в ретрибутивности крутануло! Не ко времени возбудилась, разгорячилась, пуще моей Настены на заднем сиденье. Ох мне, женщины…'
Вполне по-мирски не забывая о ночной акции с черной вдовой, Филипп попытался себя немного, на время оградить от Настиной темпераментной любвеобильности. Поэтому и усадил ее за руль на пути в монастырь к обедне и назад в город.
'Лендровер' ей, наверное, лишнего не позволит. Тогда как быстрой езде на большой скорости на хорошей машине Настя самозабвенно и выразительно предавалась с не меньшим задором, нежели инициативным сексом с Филиппом при всяком удобном романтичном случае.
Причем, изящно и романтически выражаясь, инициативу и всегдашнюю склонность к беспорядочным интимным контактам она приписывала Филиппу.
'Ничтоже сумняшеся, истинно Евина дщерь блудлива!'
Ветхозаветную житейскую мудрость он прекрасно понимал, любимой девушке стратегически не перечил и тактически ей уступал. Пусть и не всегда охотно.
Потому как знал: изрядно хуже, ежели мужчина неумеренно разгорячен, а женщина по жизни холодна, несправедливо упрекая его в противоположном и обратном.
— Знаешь что, Фил, — задумчиво, с расстановкой сообщила ему Настя по дороге обратно в город по окончании получасовой стоянки на опушке тенистого леса.
— Ты у меня, конечно, гигант, красавчик и счастливчик… Но сейчас тебе крупно не повезло. Ты не сможешь так часто со мной встречаться, как раньше…
— Ага! Из Америки летать к тебе через день вряд ли получится, — иронически отозвался Филипп.
— Кстати, завтра мне уже визу поставят янки-америкосы.
— Нет, ты не понял, — Настя иронии предпочла не заметить, сосредоточенно управляя джипом.
— Из Штатов ты через месяц ко мне вернешься. Зато на этой неделе грозится приехать моя матильда из Азии и собирается нас плотно пасти. Чуть ли не до веселого Рождества и счастливого Нового года. Дура тетка ей написала, что мы — тили-тили тесто жених и невеста.
— Счастье-то какое!
— Не смейся, Фил. Моя распрекрасная несравненная матильда намерена, я догадываюсь, быстренько устроить смотрины твоих родителей, не допустить преждевременного сватовства и моего раннего несчастливого замужества в студенческом мезальянсе. А также в первом семестре оберегать меня и предостерегать от соблазнов новоявленного мне университетского бытия.
Настино саркастическое сообщение отнюдь не стало для Филиппа долгожданным событием. Вроде как намечалось: любящая мать со дня на день объявится, — 'из рака ноги', — в Дожинске, дабы обустроить единственную дочь в вузе. Легально и законно на платном отделении факультета международных отношений и бизнеса Белгосунивера.
Однако вторая новость оказалась умопомрачительно сногсшибательной. Настя универсально решилась пренебречь родительской волей. И переломить материнско-отцовские надежды через колено. Точнее, через локоть, как она выразительным жестом показала, на секунду оторвавшись от баранки.
— …Во им! Я в медакадемию документы подаю. Среднего проходного балла мне, Фил, без понтов хватает после гостестирования. Без балды пускай предки на лечфак для меня баксы и евро как сто пудов отстегивают…
Отдав дань жаргонным словечкам, Настя перешла на более для нее привычный интеллигентный язык начитанной и книжной девочки:
— Ты у нас, Фил, отменно чудный педагог. Так я буду, не извольте сомневаться, сударь, чудесным доктором-педиатором…
'Слава Богу не акушером-гинекологом! Как Ника…
Боже милосердный, помогай юным матерям при первых родах! Ибо неразумные плоды наслаждений земных не ведают, что и кто их спасает…'
Ко вторнику все про все, произошедшее в ночь с субботы на воскресенье, Филипп постарался начисто стереть в кратковременной человеческой памяти.
'Душевного спокойствия ради, в мирской ипостаси, судари мои.'
В то время как апостолический инквизитор-харизматик, духовно и бессрочно пребывающий в нем, ничего не забывал, никого не прощал, покаянных словес не признавал. Вероятно, в третьем круге посвящения рыцаря-неофита иначе быть не могло.
'Прощение нам даруется куда реже благости или сочувствия', — вспомнил рыцарь Филипп вещие слова прецептора Павла.
'Вестимо, сказал небрежно, будто не в строчку, как-то за ужином у Ники на даче. Значит, не просто
