мерзких тварей в далёкую северную тундру по ту сторону Полуночных гор, в края, где никто не живёт, и там убивал, дозволяя растечься скверне. Но ведь когда-нибудь чаша переполнится, и скверна хлынет в населённые места. Людям не дано чувствовать, скверна или благодать определяет их жизнь, но если земля заражена чёрной силой, в людях просыпается всё самое злое. Маньяки, убийцы, извращенцы всех мастей станут нормой. Война по самому ничтожному поводу, взаимная ненависть и невиданная, сверхъестественная жестокость — такова судьба тех, кто живёт в скверне. Поневоле подумаешь, не лучше ли иметь в соседях оборотня, он, во всяком случае, прост и конкретен.
Уже давно Больцано не отводил пленных демонов на заклание в Полуночные горы, потому и растёт замок, поражая воображение своими размерами. А ведь самому Больцано достаточно было того первого домишки, что так напоминал пастуший балаган. И если, несмотря на всё своё долголетие, Больцано умрёт прежде, чем наступит последняя битва с силами зла, эта битва наступит сразу по его смерти, потому как в замке скопилось слишком много света и слишком много тьмы. Не самое весёлое занятие — жить на бочке со взрывчатым зельем, но судьба великого мага именно такова.
Единственный выход, который видел Больцано, — научиться открывать проход в горний мир, призвать на помощь всю мощь светлых сил и окончательно, на бессчётные века стереть тьму с лица земли. Вот только скверна из тел погибших тварей никуда не денется, едва ли не половина земель окажется непригодна для человеческой жизни. Но всё же это лучше, чем всеобщая гибель, ведь чёрные маги тоже не сидят сложа руки, и если первым великую тайну откроет тёмный, то в мир хлынут полчища демонов, и что станет тогда, светлый маг предпочитал не загадывать.
До рассвета оставался ещё час, когда Больцано разбудил задремавшего Аосто.
— Пора. Тот тоже не спит, и я боюсь, как бы он не рванул бежать, и нам снова не пришлось гнать его целый день.
— Неужели волшебники всегда встают так рано? — потягиваясь, пробормотал Аосто.
— Волшебники встают, когда потребуется. — Это были последние, ни к чему не обязывающий слова, дальше двое преследователей пробирались молча, боясь спугнуть противника, который и без того не спит.
Волны безнадёжного страха долетали к магу, на этот раз никакой копящейся силы за ними не скрывалось. Неужто чёрные пауки — единственное, чем располагал противник? Но ведь среди инфернальных сущностей не встречалось подобных существ, значит, пауков тёмный маг создал сам, а для этого нужно быть бесконечно изощрённым мастером. Во всяком случае, прежде Больцано не слыхивал о подобных умельцах. Не исключено, что изощрённый мастер может скрыть и готовящийся удар. Ещё сутки назад Больцано голову прозакладывал бы, что это невозможно, но и создавать исчадия тьмы тоже никому прежде не удавалось, так что голову закладывать бесполезно, она и так на кону.
— Где он может засесть? — спросил Больцано одними губами.
— На склоне есть пещерка, — также беззвучно ответил проводник. — Маленькая, но карлик вобьётся. Не иначе — там.
— Выход смотрит на нас?
Аосто кивнул.
— Поднимись на вершину и вспугни его оттуда, чтобы он выполз. А я постараюсь его перенять на выходе.
Аосто понимал, что сейчас ему предназначена роль живца в поединке двух магов, но согласился, не колеблясь. Кто бы ни засел в пещере, он преступник, и коронер должен его взять, даже если при этом придётся погибнуть самому.
Пару минут Больцано следил, как напарник пробирается в зарослях, чтобы выйти к предполагаемой пещере сверху, затем сам двинулся вперёд. Никогда прежде он не принимал столько мер предосторожности при таком явном отсутствии угрозы. Противник слаб, безоружен, беспомощен и напуган. Кажется, он плачет, сидя в своей норе. Можно встать, не скрываясь, подойти, вытащить его на свет и расспросить, что же всё- таки произошло в придорожной гостинице. Но в заплечном мешке у Больцано лежат три смертельных шарика, каких не под силу создать никому из ныне живущих магов. Значит, слабость, боль и испуг — лишь хитрая маскировка.
Сверху послышался треск, посыпались камни, затем голос Аосто проревел:
— Не уйдёшь!
Именно так, не скрывая мощи, командовал имперский чиновник стражниками, окружившими логово бандитов или засевшего в доме убийцу. И хотя рядом нет стражников, всякому ясно: раз Аосто вцепился в добычу — преступник не уйдёт.
В ответ зазвенел срывающийся на визг голос:
— Дядька, пусти! Пусти, тебе говорят!
Больцано, забыв об осторожности, кинулся на звук голосов.
Аосто стоял у пещерки и держал извивающегося мальчишку лет десяти. Не заламывал рук — чего там заламывать? — а держал за ухо, словно сторож, поймавший мелкого воришку. Мальчишка извивался и норовил пихнуть противника ногой.
— Гляньте, сударь, — воскликнул Аосто. — Это же Радим, мальчик на побегушках из таверны! Я ещё гадал, куда он делся. Среди мёртвых его нет, среди живых — тоже. А он во куда ускакал!
Больцано подошёл, глянул пристально. Теперь, под прямым взглядом было видно, что магические способности у парня есть, но слабенькие и неявные. Его бы в хорошие руки, к строгим, но любящим родителям, к приятелям, от которых и тумаков можно получить, но беззлобных, просто от широты души, и вырос бы человек, не знающий, что гнездится в нём тёмная сила. А что делать теперь, когда парень знает, кто он такой, и уже применил свои способности, чтобы поквитаться с теми, кто день за днём нещадно гонял его, забывая сказать хотя бы доброе слово?
— Хозяина ты убил? — спросил Аосто, встряхнув мальчишку так, что у того зубы ляскнули.
— Не убивал я никого, они сами померли! — завопил мальчишка, привычно жалобным голосом. — Пустите меня, чего ухи дерёте, я вам ничего не сделал!
— Откуда ты их взял? — спросил Больцано, показав Радиму скляницу, в которой копошились пришедшие в себя паучки.
Радим затравленно поглядел на мага и ничего не ответил.
— Мне что, два раза повторять?..
— Пусть этот ухо отпустит. Мне хозяйских заушений хватает, чтобы ещё посторонние ухи крутили.
— Отпусти, — приказал Больцано. — Он уже никуда не убежит. И захочет, да не сможет.
— А где тёмный маг? — спросил Аосто.
— Вот он и есть. Кто бы мог подумать?.. У детей колдовских способностей быть не должно, а то малец, не подумавши, со всеми своими обидчиками так поквитается, что те и костей не соберут. А этот, видать, повзрослел прежде времени. Солоно у хозяина приходилось?
— Спрашиваешь… — хмуро ответил Радим, растирая накрученное ухо.
— За это и убил?
— Никого я не убивал. Я ночью сплю, из чулана не вылажу, если хозяин не поднимет. Ничего я не видел, и почему они померли — не знаю.
— Пауки твои?
— Пауки сами по себе. Делать мне больше нечего, только на пауков любоваться. У меня в чулане пауки в каждом углу сидят.
— Но уж не такие.
— А мне без разницы…
Разговор начинал идти по кругу, и Больцано прибег к решительному средству:
— Ты хоть знаешь, кто перед тобой? — просил он, кивнув на Аосто.
— Да уж знаю, видал его, когда во дворе мужики топорами посеклись.
— А теперь он по твою душу приехал. Хозяин-то умер злой смертью, да и не один, а с женой и слугами. Только ты жив и остался, так что тебе и ответ держать.
— Не знаю я ничего, и никого не убивал, я спал, а они сами померли, — затянул мальчишка на привычный лад, но Больцано не дал закончить.
