Витязь в барсовой шкуре

небу руки.
Вопль его исполнен муки. «Кровь лилась, бежит опять.
Так же трудно расставанье, как и в небе нам свиданье.
Меж сердцами отстоянье. Сердцу сердце не понять».

Плачет. Звери полевые жадно слезы пьют живые.
Он не в силах огневые пытки сердца превозмочь.
Тинатин в его печали. Скорби душу укачали.
Розы губ кристалл встречали. День печальному как ночь.

И коралл его тускнеет. Роза вянет и темнеет.
Как лазурный камень млеет то, что было как рубин.
Путь уходит, сер и пылен. Смертный страх над ним бессилен.
Молвит: «Мрак кругом могилен. Гаснет солнце средь равнин».

Молвит к Солнцу: «Лик прекрасный. Тинатин ты образ ясной.
Оба мир счастливить властны. По лугам струите свет.
Я в безумии туманном, и с упорством непрестанным
Взором — с ликом тем желанным. Что ж я вами не согрет?

Солнца нет, — зима как в дыме. Я ж с двумя расстался ими.
Так печалями какими полон дух, придя на срыв?
Не страдают только скалы. Я же весь в тоске усталой.
Нож не лечит раны алой, причиняет лишь нарыв».

И до неба восклицая, к Солнцу вопли обращая,
Кличет: «Солнце! Власть живая! Ты, кем светит каждый край,
Ты, в лучах непобедимый возноситель и хвалимый,
Дай мне быть с моей любимой, день мой в ночь не обращай.

Ты, Зуаль, звезда томленья, дай мне слез и дай мученья,
Черной тенью огорченья сердце скорбное закрой.
Грусть пусть ляжет, с грудой груда, точно тяжесть на верблюда.
Но скажи к моей отсюда: «Не покинь его. Он твой».

О, Муштхар, ты правосудный, ты благой судья, хоть трудный,
Так приди же в час мой судный, сердце с сердцем рассуди.
Не теснименя узором, круто свитым приговором.
Не удвой удар, которым я уж ранен ей в груди.

О, Марикх, планета мщенья, ты копьем без сожаленья
Проницай меня, чтоб, рденье крови зная, был я ал.
Как терзаем я скорбями, расскажи, скажи словами,
Чтобы знала, как, ночами, знаешь ты, каким я стал.

Аспироз, звезда леченья, дай немного облегченья.
Я в нещадное горенье ввергнут ею и судьбой.
Ты сияешь прихотливо, и тобой она красива.
Я же, брошенный у срыва, обезумлен здесь тобой.

Отарид, планета знанья, лишь с тобой, через терзанье,
Схож я: с Солнцем нам сиянье и раздельность; ты горишь,
Я горю. В огне вращенья запиши мои мученья.
Вот чернила — слез теченье, вот перо — в росе камыш.

Свет высокий благородства, и с тобой, Луна, есть сходство:
Солнца чуя превосходство, я меняюсь средь пустынь.
То я весел, ярко око, то худею одиноко. Молви ей:
«Не будь жестока. Весь — к тебе он. Не покинь».

Глянь на звезды, есть в них зренье. В Семизвездьи — подтвержденье.
В Отариде, в Солнце — мленье, и Муштхар, Зуаль — в огне.
И тоскуют надо мною Аспироз, Марикх с Луною.
Взят я огненной волною. Без нее пожар во мне».

Молвит к сердцу он: «В кручине не убью себя я ныне,
Ясно, с дьяволом в пустыне побратался. Знаю сам,
Та, чьи косы, та, чьи очи — крылья ворона и ночи,
Ум безумит мой. Но в мочи вынесть боль — путь к счастью нам.

Коль стерплю всех пыток груду, к ней я, к солнечному чуду,
Возвращусь. Не вечно ж буду я стонать. Душа жива».
И запел он светлогласно, хоть сдержать тоску — напрасно.
Так звучала песнь прекрасно — соловей пред ним сова.

Витязь пел. И, слыша пенье, звери, в чаре удивленья,
Приходили. С негой мленья, камни встали из волны.
И дивились, и внимали. Плакал, — плакали в печали.
Песню грустную качали волны, тихие как сны.

Всем живым напевы милы. В песне чара тонкой силы.
Вон морские крокодилы, рыбы, звери без конца.
Птицы ветра как в тумане. И индийцы, персияне,
Руссы, франки, епиптяне, все пришли на зов певца.

27. Сказ о том, как прибыл Автандил к Фридону, когда он расстался с Тариэлем

Витязь, чувствуя истому, к побережию морскому
Дней уж семьдесят, как к дому, направляет бег коня.
Там вдали, где в пене море, моряки в его просторе.
Кличет он с огнем во взоре: «Кто научит здесь меня?

Кто вы? Это чьи владенья?» Говорят, явив почтенье:
«О, прекрасное виденье. Ты, приятно-странный сон.
Взор твой светлая зарница. Глянем, гаснем, ум темница.
Здесь Турецкая граница. Рядом — царствует Фридон.

Если чувств мы не лишимся, на тебя смотря, потщимся
Дать ответ. Мы здесь гордимся тем, что царь наш — лик чудес.
Смелый, щедрый и могучий, на коне наездник жгучий,
НурадинФридон — горючий свет с далеких нам небес».

Витязь молвит: «Благодать я повстречал здесь с вами, братья.
Он мне нужен. Где искать я должен вашего царя?
Как долга к нему дорога? Укажите, ради бога».
В них пришла ему подмога. Провожают, говоря.

«Это путь в Мульгхазанзари. Там, в своей блестящей чаре
Он, чей меч горит в ударе, чья стрела свистит, летя.
Десять дней пути отсюда. Но, рубиновое чудо,
Кипарисный, ты откуда? Ты сжигаешь нас, блестя».

Витязь молвит: «Это греза в вас макая-то. Мороза
Вкус узнавши, разве роза может радовать вас так?
Вот когда мы без печали приходящих привечали,
Это верно, засвечали светлым взглядом ночь и мрак».

Погуторили немного. И один. И путь-дорога.
Где-то встреча? Свод чертога? Строен он, и сердце — сталь.
Конский толот мчит, мелькая. Вслух он мыслит, воздыхая.
Из нарциссов дождь, стекая, моет влагою хрусталь.

Повстречаются чужие, — вот они уж с ним родные,
Говорят, склоняя выи. В нем им радость и уют.
С ним дорога изумрудна. Он им светит многочудно.
И расстаться с ним так трудно. Провожатого дают.

Он уж близко, он у цели. Там равнина на пределе.
В круге воины глядели, замыкая луг кольцом.
Луки с силой напрягают. Стрелы зверя настигают.
Столько дичи убивают, словно косят хлеб кругом.

Вот ему навстречу кто-то. Вопрошает: «Чья охота?
Топот, шум, людей без счета». И ответ ему: «Фридон,
Властелин Мульгхазанзара — на охоте, полон жара.
Звери ждут его удара, завлеченные в загон».

Он ликует. Без сравненья, он чарует, он виденье.
Как вложу я в песнопенье тонкостенную красу?
Кто посмотрит, — озарится. Мерзнет, — если отлучится.
Всякий с ним возобновится, как весенний куст в лесу.

В средоточьи, где облава, вдруг орел взлетел. Лукаво
Глянул витязь, мыслит: «Слава!» Лук направил он сейчас.
«Не паду лицом здесь в пыль я». Сбит орел. Разъяты крылья.
Скок с коня. И без усилья срезал их не торопясь.

Вновь в седле сидит он, стройный. Круг стрелков тут беспокойный,
Прекратив стрельбу, прибойной поспешил к нему волной.
Разомкнулася облава. Эти слева, эти справа.
Мыслят: «Кто он? Величаво светит взор. Он кто такой?»

На лугу был холм высокий, и Фридон там светлоокий.
Свиты круг глядит широкий, сорок лучших там стрелков.
Автандил туда стремится. Ток толпы за ним струится.
И Фридон, сердясь, дивится. «Что в рядах моих полков?»

Шлет раба с таким реченьем: «Что объяло их смятеньем?
Словно взяты ослепленьем, почему идут сюда?»
Быстро раб туда приходит. Видит — диво. Глаз не сводит.
Ум его в забвеньи бродит. Он ослеп. Пред ним звезда.

Автандил его заметил, и к нему со словом, светел,
Обратился и приветил: «Вот владыке доложи.
Чужеземец одинокий, из страны пришел далекой.
Тариэль прислал высокий. Побратим его, скажи».

Раб Фридону слово это говорит: «Там пламя света.
Солнце там, деятель лета. Тут впадет и мудрый в бред.
Весь похож он на картину. Как помыслю, прямо стыну.
Он к Фридону Нурадину. Тариэля с ним привет».

Услыхать о Тариэле рад Фридон. И заблестели
Слезы. Скорби просветлели. Сердце бьется. Меньше мглы.
Роза чует ветер с юга, но от век стремится вьюга.
Вот приветствуют друг друга. Одному в другом хвалы.

Нурадин с холма спустился. Витязь тут уж очутился.
И Фридон, смотря, дивился. «Коль не солнце, кто же ты?»
То, что молвил о победном раб в хвале, все было бледным.
Полны чувством заповедным, слезы льют, смешав мечты.

Обнялись. И без опаски расточает сердце ласки.