Витязь в барсовой шкуре

самом деле все, которые глядели
На зарю в златом апреле. Этим видом взор пронзен.
Но еще, ещё взирая, чуют — тихнет боль живая.
Где не явится младая, к ней толпы со всех сторон.

На коней они садятся, к дому светлому стремятся.
Семь планет, — их блеск сравняться с этим солнцем только мог.
Красота без изъясненья. Тут их меркнет разуменье.
Вот и в место назначенья, в царский прибыли чертог.

Тинатин была на троне, и со скиптром, и в короне,
Вся как в светлой обороне в ворожащем взор огне.
От ее лучей горящих падал свет на предстоящих.
Царь Индийский средь входящих смелым солнцем шел к весне.

И с царицей молодою Тариэль с своей женою
Речь ведет, и к ней волною — от обоих свет зарниц.
Не уменьшилось горенье, а достигло удвоенья.
И рубин в щеках и рденье, — и дрожит агат ресниц.

Тинатин зовет их оком на престоле сесть высоком.
«Решено всевышним роком, — Тариэль промолвил ей, —
Что престол тебе, блестящей, ныне вдвое подходящий,
Здесь с зарею зорь горящей посажу я льва царей».

Ликованье в этом звуке. И берут за обе руки
Светлоликого, и муки по желанной разошлись.
Двое их как в светлых дымах, лучше зримых и незримых.
Лучше всех в любви любимых. Лучше, чем Рамин и Вис.

С Автандилом так сидела дева робко и несмело,
И мгновенно побледнела, сердце ходит ходуном.
Молвит царь: «Зачем стыдлива? Слово мудрых прозорливо:
«Любит если кто правдиво, так конец горит венцом».

Ныне бог да даст вам, дети, десять дружно жить столетий,
В славе, счастии, и в свете, и не знать болезни злой.
Быть не шаткими душою, в ветре дней пребыть скалою.
И чтоб вашею рукою был засыпан я землей».

И наказ дает дружинам: «Автандил вам властелином,
Волей бога, с ликом львиным, ныне всходит на престол.
Я уж стар, и мне затменье. Так воздайте знак почтенья.
И чтоб верность он служенья в смелых вас, как я, нашел».

Воздавали честь дружины. «Тем, что наши властелины,
Чрез кого наш свет единый, да пребудем мы землей.
Возвеличен ими верный. Ток врагов рекой безмерной
Прочь отброшен. И примерной карой всяк наказан злой».

И хвалу и знаки чести Тариэль вознес невесте.
Молвил деве: «Вот вы вместе. Брат мне верный твой супруг.
Будь и ты моей сестрою. Я твой путь щитом покрою.
Если ж есть кто с мыслью злою, чрез меня исчезнет вдруг».

47. Сказ о свадьбе Автандила и Тинатин, волею Царя Арабского

Ныне светит огнеокий Автандил как царь высокий.
Взором черным с поволокой светит рядом Тариэль.
Нэстан- Джар, прелыденье взглядам, с Тинатин сияет рядом.
Мир земли стал райским садом, две зари — один апрель.

Вот несут хлеб-соль солдатам. Под ножом, стократ подъятым,
Бык, баран, числом богатым, пали. Счесть ли? Мох сочти.
Всем несут дары-даянья, по достоинству их званья.
И на лицах всех — сиянье, точно солнце на пути.

Гиацинтовые чаши. Из рубина кубки, краше
Зорь весной. Кто души наши усладит хвалой всего.
И сосудами цветными, и блюдами вырезными,
Спевши строки, молвит ими: «Праздник — тут, гляди в него».

В песнопеньях диво-девы. И кимвалы льют напевы.
Скорби здесь не сеют севы. Гул веселия кругом.
Здесь даянье не утрата. Груды яхонтов и злата.
В ста ключах вином богато брызжет пышный водоем.

Никого, кто был без дара. Хром ли, нищ ли, всем есть чара.
Шелк и жемчуг. Блесков жара, кто ни хочет, всяк бери.
Солнце трижды в небе плыло. Дружкой был для Автандила
Царь Индийский. В смехе сила, от зари и до зари.

Чуть оставивши постелю, снова к играм, снова к хмелю.
Царь Арабский Тариэлю молвит: «Солнечна Нэстан.
Царь царей ты солнцелицый. Царь царей и царь царицы.
Мы пред вами — прах темницы. Лишь от вас нам пламень дан.

На одной черте с царями, не должны сидеть мы с вами.
Вот ваш трон, а здесь мы сами». Он престолы разместил.
Тариэль на месте главном. Ниже, за самодержавным,
Автандил с сияньем равным, Тинатин, огонь светил.

Царь Арабский сам хозяин. Хлебосолен, краснобаен.
Всем прием здесь чрезвычаен. Для него никто не мал.
Никого не спросит: «Кто ты?» Хвалят все его щедроты.
С Автандилом, без заботы, сел Фридон и с ним блистал.

Дочь индийскую с супругом царь дарит. Над вешним лугом.
Солнце встанет пышным кругом, изумрудный озарен.
Вне числа и описанья все роскошные даянья,
Скиптры, полные сиянья, блеск пурпуровых корон.

В ряд с уделом вознесенных те дары: камней зажженных,
Римской курою снесенных, дал он тысячу для них.
И в дарах не безоружен, дал он тысячу жемчужин,
Лик с яйцом от горлиц дружен тех жемчужин отливных.

Также тысячу отборных, неподдельных, непритворных,
И как ветр степей проворных, тех арабских скакунов.
А Фридону — с жемчугами девять блюд, полны с краями,
С десятью еще конями, седла — блеск, превыше слов.

Царь Индийский, в знак почтенья, воздает благодаренья,
Истов, нет в нем опьяненья, хоть испил вина царя.
Длить ли мне повествованье? Целый месяц ликованье.
Самоцветы льют сиянья, жив рубин, огнем горя.

Грусть и радость порубежны. Тариэль, как роза, нежный,
Дождь свевая белоснежный, Автандила с вестью шлет
К Ростэвану: «Быть с тобою было радостью большою.
Но страной моей родною враг владеет, грозен гнет.

Те, чей ум — осведомленье, кто знаток в игре боренья,
Принесут уничтоженье тем, кто в знаньи скудно плох.
Пресеку я путь прорехам, и вернусь к твоим утехам.
Овладеть бы лишь успехом. Да поможет в этом бог».

Ростэван сказал: «Владыка, для чего смущенье лика?
С звуком радостного клика, войско все пойдет толпой.
Автандил пойдет с тобою. И промчитесь вы грозою
Тех разя, кто мыслью злою был изменник пред тобой».

Автандилу отвечая, Тариэль сказал: «От рая
Кто ж уходит? Сохраняя те хрустальные плоды,
Ты ли, солнце, что с луною лишь недавнею порою
Слито, — в путь пойдешь со мною, убегая от звезды?»

Автандил сказал: «Лукавишь, говоря — меня оставишь.
Сам уйдя, меня ославишь: «Он остался там с женой.
Он таков. Судьба супруга». Чтобы кто оставил друга,
Будь он с Севера иль с Юга, — стыд сказать, какой дрянной».

Тариэль блеснул улыбкой. Точно роза влагой зыбкой
Иль серебряною рыбкой заигравшая волна. Молвил:
«Мне с тобой разлука, о тебе томленье, мука.
Так со мной же. В том порука, что судьба у нас одна».

Автандил созвал дружины. Встали все как строй единый.
Экий выводок орлиный. Тут сто тысяч есть бойцов.
С хваразмийскими бронями, и арабскими конями,
Позвенели стременами, и к войне тот строй готов.

Две сестры в любви, бледнея, расставаясь, пламенея,
К груди грудь, и к шее шея, плачут, сердце их клялось.
И у тех, кто видит это, — что в разлуке май и лето, —
Нет в глазах скорбящих света, в зреньи все в душе сожглось.

Если с Утренней Звездою Месяц вровень над чертою
Гор, раскинутых грядою, вместе путь ухода им. Если ж
Месяц зачарован, не уходит, как бы скован,
И Деннице заколдован путь возврата к золотым.

Тот, кто создал их такими, кто велел пребыть им — ими,
Повеленьями крутыми может их разъединить.
Вот совсем они склонились. Роза с розой нежной слились.
Те, что были там, дивились. Нити две, едина нить.

Нэстан-Дарэджан сказала: «Если б я тебя не знала,
Я бы рано не вставала, расставаясь здесь с зарей.
Напишу. Пиши мне строки. Будем мы теперь далеки.
Я тобой — в горючем токе. Ты, вдали, зажжешься — мной».

Тинатин сказала: «Взгляда солнцесветлая услада.
Правда ль нам расстаться надо? Как оставлю жизнь мою?
Не о днях молю я бога. Лучше смерть пусть глянет строго.
Дней тебе пусть даст он много. Столько, сколько слез пролью».

И опять одна другую предавая поцелую,
Делят скорбь они двойную. И оставшаяся здесь
Взор к ушедшей устремляет. Оглянувшись, та сгорает,
К ней свой пламень посылает. Кто рассказ доскажет весь?

Ростэван, средь вздохов шумных, был безумнее безумных.
Он в