— У, черт! — Он матерно выругался.
От его напускной важности не осталось и следа. Понятно было, что главарь здорово перетрусил. Но в таком состоянии он был еще более опасен, его действия становились непредсказуемы.
Закатили мотоцикл под лохматую ель, забросали ветками.
— На песке остались следы от протекторов, — показал на дорогу Боярчук. — Вернемся немного назад, заметем?
— Дождем смоет. Пошли! — приказал сотник. — Смотри не отставай, искать тебя в чащобе не буду.
Попетляв между деревьями, вышли на едва заметную тропинку. Судя по тому, как уверенно шагал по ней Сидор, дорожка эта была хорошо знакома бандиту, хотя посторонний человек ее вряд ли приметил бы в густых зарослях. Не зря, выходит, говорили, что в лесу изловить бандеровцев практически невозможно. Да и как солдатам прочесать лес, в котором в двух шагах уже не видно друг друга?
А дремучий бор становился все гуще и гуще. На что всесильное солнце и то не могло здесь пробиться к пропахшей мохом и гнилыми грибами мягкой от прелой хвои земле.
Шли молча, спотыкаясь о выпирающие корневища деревьев, проваливаясь в выеденные дождем ямы. Сидор изредка останавливался, чтобы отдышаться, яростно матерился, но с Боярчуком не заговаривал. И только когда тропа круто повернула в глубокий яр, сказал:
— Слава Иисусу! Кажись, утекли! — И, хорохорясь, но не глядя на Бориса, добавил: — Со мной не пропадешь. Еще б чарку опрокинуть вовнутрь, совсем порядок будет.
На дне оврага дважды прокричал филин.
— Свои, свои, мать твою!.. — крикнул в чащу сотник, но все-таки остановился.
Снова прокричал филин. Громко, требовательно. Понятное дело, ждал подтверждения пароля.
— Черт, свистни два раза, — попросил Сидор Бориса. — У меня в глотке все пересохло.
Боярчук свистнул. И лишь тогда послышался треск орешника. На тропе прямо перед ними возник дюжий детина в пятнистом маскировочном халате. Изжелта-седая свалявшаяся борода его торчала лопатой. Сверху над хрящеватым носом топорщились густые щетки бровей. Глаза тупые, свинцовые. Одичал человек.
— Слава Украине! — бухнул голос-труба.
— Героям слава, — торопливо проговорил Сидор.
— Якого хрена на сигнал заставы не отвечаете?
— Молодец, молодец! — похвалил сотник детину, но по всему чувствовалось, что ему не терпелось побыстрее отойти от диковатого часового. — Велю Сирко выдать тебе за службу три консервы.
— И шматок сала, — прогудел бандеровец.
— Добре, — Сидор обошел так и не посторонившегося боевкаря и дал знать Борису, чтобы тот следовал за ним.
Выбрались на поляну. Там в разных местах, укрытые сверху навесами, еще дымились костры. Вокруг них кучками сидели бандеровцы. При появлении Сидора никто не встал, только примолкли разговоры на миг. Лежавший на хворосте у ближнего костра пожилой мужик спросил простуженным голосом:
— А дэ уси хлопцы, пан сотник?
Сидор не удостоил его ответом, наискось пересек поляну и скрылся в молодом ельнике.
— Хто цэ такий? — услышал Борис.
— Новэнький.
— Ещо одна смертна душа.
— Цыц, придурок…
Борис оглянулся. Худой, долговязый бандеровец разделся догола и ногтями давил в складках одежды вшей. Косые шрамы на его спине и груди говорили о том, что бандит не раз побывал в когтях смерти. Боярчук присел неподалеку от него.
— Сожрали? — спросил он долговязого.
— Здесь вопросы задаю я, — небрежно процедил сквозь зубы бандит.
— Уж не в ЧК ли я попал?
— Куда попал, скоро узнаешь, — все так же, не глядя на Бориса, продолжал долговязый. — А вот откуда ты к нам залетел, это уже нам предстоит узнать.
— И много вас таких любопытных? — Борис лег на спину.
— На тебя хватит.
Бандит начал одеваться. В украинской вышиванке и слегка обвислой шляпе он стал похож на сельского учителя. Только круглых стекляшек очков не хватало на продолговатом лице.
— Пойдем за мной, соколик! — позвал он Бориса.
Чуть в стороне от поляны в кустах густого ольшанника на склоне оврага был скрыт бункер. Они спустились в него. На нарах дремал парень с землистым серым лицом и подслеповатыми глазами. Увидев вошедших, встал, почесывая живот, дыхнул перегаром:
— Опять к нам? И так уже как у бочке огурцов насолено, а ты каждого приблудного к нам прешь!
— Закрой поддувало! — все так же бесстрастно, но не терпящим возражения голосом проговорил долговязый. — Определи ему место и без моей или Сидора команды на свет не пускать.
Повернулся и ушел.
— Мое дело телячье, — сказал парень.
— Он из начальников? — спросил Боярчук.
— Прыщ? Служба безпеки, слышал о такой? Немого заговорить заставит. Некоторых от одной его ухмылки понос прошибает, а ты спрашиваешь, кто это? Одним словом — Прыщ!
Бандеровец показал Борису место в углу на верхних нарах.
— Там сыро, один черт никто не спит.
Боярчук ждал, что его позовет Сидор. Но у главаря, видно, были свои соображения.
«Начнут собирать дополнительные сведения, — размышлял Борис, — обязательно выйдут на отца с матерью. Те подтвердят, что долго считали меня пропавшим без вести и только после изгнания немцев получили весточку с фронта. Никаких подробностей я в письмах не сообщал, значит, Прыщ начнет проверять ту версию, что знает Степанида. Только бы не напутала она».
При мысли о Степаниде щемящая тоска ворохнула его сердце. Он вспомнил ее полные слез глаза при прощании, дрожащие губы. Сейчас он чувствовал в себе неизмеримо большее, чем простую благодарность к этой женщине. И вместе с тем не мог принять того обстоятельства, что Степанида связана с бандой.
Снова пришел подслеповатый парень. Подал Борису прожженный в нескольких местах матрац. Спросил:
— Пить станешь?
Боярчук отказался.
Парень посмотрел на него непонимающе, подтянул необъятные штаны выше пупа и крепко завязал на поясе веревку. Потоптался на месте и вышел в соседнее помещение, загремел кружкой.
К вечеру в схрон потянулись бандеровцы. Обросшие, хмурые. Молча развешивали по Стенам оружие, раздевались, некоторые до исподнего, истово чесали грязные, искусанные насекомыми тела. На Бориса никто не обращал внимания. Видимо, уже знали о нем.
— Пойло давай!
Слова обращались к дневальному — тому же подслеповатому парню. На столе враз появились глечик литров на пять, сало, яйца, моченые огурцы, блюдо с квашеной, дурно пахнущей капустой и давнишние заплесневелые сухари.
— Опять хлиба немае?
— Ось бы намазать маслом скыбку…
— А рожна тоби нэ трэба?
И старший привычно закатил кому-то звонкую оплеуху. Возражений не последовало.
Боярчук проголодался. Соскочил на пол, бесцеремонно подсел к столу. Ему без лишних слов протянули кружку с самогоном. Борис залпом выпил все до капли, захрустел соленым огурцом.
— Сидор за ради своего спасения мог бы и консерву подбросить, — сказал жалевший о хлебе с
