был.
— Зачем?
— Надо послать людей в Глинск, тогда и узнаем.
Сидор долго молчал. Связь между Сирко и Капелюхом была для него неожиданностью. Вернее, он знал о ней со слов Прыща, но не придавал ей ровно никакого значения. Теперь же исчезновение обоих могло рассматриваться как заранее спланированная комбинация. А если так… Нет, думать о золоте не хотелось. Не верилось. Но червь сомнения уже глодал сотника.
— Я принял решение уходить на новую базу, — наконец сказал он.
— База не готова, — начал было возражать Борис.
— Не твое дело, — резко оборвал его Сидор, и опять недобрые огоньки появились у него в глазах.
Борис понял, что сотник еще не разобрался в происшедшем и вряд ли разберется. Но именно это и подогревало слепую месть главаря. Спорить с ним было опасно.
— Завтра Кудлатый проводит тебя в город. На явочной квартире встретишься со Степанидой… — Сидор говорил медленно, не скрывая, что наблюдает за реакцией Боярчука. — Инструкции ей даны.
— Она придет с моим отцом?
— Это будет зависеть от обстоятельств. Пока же, во всяком случае, от твоего папаши получено согласие на встречу.
— Кто разговаривал с ним?
— Пусть тебя это не волнует. И вообще мне не нравится, что ты слишком любопытен.
— Когда мне возвращаться? — кротко спросил Борис.
— За тобой придут.
— А если нет? — Борис подался вперед. — Сведения о почтовом я бы хотел передать лично.
Сидор криво усмехнулся, протянул руку к спине кровати и снял висевшую на портупее желтую кобуру с парабеллумом. Погладил ее ладонью, словно пыль стирая, и положил перед Боярчуком.
— Это тебе вместо гарантий.
Борис не пошевелился. Сидор расценил это по-своему.
— В доле своей можешь не сомневаться. Я же сказал, что мы еще пригодимся друг другу!
— Только учти. — Боярчук нацепил ремень с пистолетом. — Я со своей стороны тоже кое-какие меры приму.
— Ишь ты! — загоготал Сидор. — Только смотри не перемудри. А то сам себя обманешь.
Оставшись один, Сидор долго обдумывал версию Боярчука. Слишком мало надежных людей оставалось у главаря, чтобы решиться еще кому-то открыть тайну золота. И тогда сотник решил сам навестить потаенное место. Пока боевки переберутся на новый постой, пока обустроятся… Два дня ему хватит. За это время не всякий и поймет, что с бандой нет главаря.
Но если действительно Капелюх позарился на золотую казну и вывез ее? Управиться ли тогда Сидору одному? Брать с собой людей он не хотел. Но и одному не догнать похитителей. Тогда придется прибегнуть к старому способу: сообщить о грабителях в милицию. Да, да, в советскую милицию. А когда та найдет золото, устроить нападение на отдел, пусть даже и в районном центре. Здесь игра стоит свеч.
Перед тем как лечь, Сидор позвал Сову, теперь заменявшего пропавшего адъютанта. Лупоглазый парень подобострастно застыл у входа.
— Входи, — как можно мягче сказал Сидор. — У меня к тебе разговор имеется. Заодно проверим, умеешь ли ты держать язык за зубами.
Сова сделал два шажка вперед и согнулся еще почтительнее.
— Не переломись, — не без удовлетворения пробурчал сотник и на некоторое время замолчал.
Сова следил за ним неотрывным взглядом. Но в отличие от фигуры в глазах не было ни преданности, ни подобострастия. «И этот сам себе на уме», — подумалось Сидору, и настроение его снова испортилось.
— Кажется, тебя посылал Прыщ следить за домом Боярчука? — почти не разжимая губ, спросил он.
— Так точно, пан сотник!
— Знаешь ли ты в лицо стариков, родичей Боярчука?
— Как своих собственных, пан сотник.
— Сможешь притащить их на базу?
— Нет ничего проще, пан сотник!
— Иди и помалкивай. Дня через два-три исполнишь, что я просил.
— Как прикажете, пан сотник!
— А вот так и прикажу: пшел вон! — заорал вдруг Сидор.
Повторять Сове было излишне. Он испарился мгновенно, что поразило Сидора больше всего. Он даже сам попытался также крутануться на месте, но больно ударился ногой о табуретку и, проклиная всех чертей, с ревом повалился на кровать.
Капитан Костерной ерзал в кресле, которое из последних сил надрывно скрипело под ним, и всем своим видом старался выказать Ченцову неудовольствие. Но весть, с которой он пришел к подполковнику, уже захватила Василия Васильевича, и тот не обращал внимания на капитана.
Накануне по дороге в Глинск машину Костерного остановил невзрачного вида крестьянин в помятой соломенной шляпе.
— Игнат Попятных, — дотронувшись до надорванного края шляпы узловатыми скрюченными пальцами, представился он. — Прошу пана офицера до моей хаты. Вас хочет бачить хлопчик, який вас почэкаить.
— Кто таков? — из кузова спросил Костерной.
— Петр Ходанич, — понизив голос, ответил крестьянин.
Поехали в село. Подворье Игната Попятных было таким же невзрачным, как и сам хозяин. Хата и амбары — под серой соломой, стены давно не белены, двор не метен. Облезлая больная собака лежала у порога пустого хлева. Когда солдаты с хозяином вошли во двор, она без лая поднялась и, поджав хвост, затрусила в заросший крапивой огород за обвалившимся колодцем.
Игнат Попятных добрый десяток лет жил бобылем.
Худого про него люди не говорили, но и добрых слов на старика не тратили. Нелюдим был Игнат. Сам по соседям не ходил и к себе гостей не жаловал. А вот из леса гости по ночам к нему наведывались частенько. Изрядно пышные хлеба пек дед, хотя своей муки не имел. Может, оттого и люди к нему не ходили, что чуяли здесь неладное. Да так уж повелось в народе — жалеть убогих и одиноких. Ни в милиции, ни в отделе МГБ про деда Игната Попятных долгое время и слухом не слыхивали.
Ходанич лежал на сундуке в горнице, укрытый лоскутным одеялом. Голова его была замотана окровавленной тряпкой. Левая рука безвольно свешивалась на пол. Петр, по всей видимости, находился в глубоком обмороке. Костерной оставил с ним фельдшера и попробовал разговорить хозяина. Но тот так умело прикинулся глуповатым да к тому же тугим на ухо, немощным и обездоленным старцем, что, кроме «как?» да «ась?», Костерной от него ничего не услышал.
Пришлось ждать, когда очнется Ходанич. Солдаты тем временем нашли в амбаре несколько мешков с ржаной мукой и бочку со свежей брагой. Показали Игнату.
— Кушайте! — преспокойно сказал он. — Бражка сладкая, медовая.
Костерной сунул ему под нос свой пудовый кулачище:
— Чуешь, дед, чем пахнет?
— Цэ дюже добрий! — Попятных даже пощупал кулак капитана своими жесткими, как сухие прутья, пальцами. — Дюже добрий!
— Ладно, Игнат, — отступился Костерной. — Пусть с тобой Ченцов разбирается. У меня своих забот хватает. Но одно ты мне скажи: давно ли этот парень у тебя лежит?
— А як сеча у Копытлого була, з того часа и лежит.
Искать кого-то уже было поздно. Костерной отпустил старика.
Ходанич пришел в себя под вечер. Долго не узнавал склонившихся над постелью людей. Наконец
