чай допей, запасись табачком. Чай не в чай, а пугать себя нечем. И пошли. К огонькам по прямой. А пурга наседает на плечи, а охранник молчит, как немой. А в парткоме народу не меньше, чем в нарядной у нас пред гудком. Бригадир с первой домны, мой сменщик, у порога шепнул мне: — Нарком!.. Ну вхожу я, дают мне дорогу. Я опешил... А тут наш прораб увидал меня, вышел к порогу, тянет к центру: давно, мол, пора! Только слышу, как громко да часто бьется сердце мое на весь мир. А прораб говорит: — Наш участок... ...по три нормы... бетон... бригадир... Человек с обаятельным взглядом глаз горячих, в искринках огня, вдруг легко поднимается рядом и глядит и глядит на меня. И тогда задохнувшись огромным рыбьим вдохом, я вымолвить смог: — Добрый день... Я Егор... с первой домны... Добрый вечер, товарищ... — и смолк. То ли грудь от волнения сжало, то ли сердце зашлось под пургой. А нарком, как ни в чем не бывало, руку сжав, подсказал мне: — Серго... Никогда не игравший с мечтою, я стоял наяву перед ним, чести этакой вовсе не стоя по трудам невеликим своим. И при всех вдруг меня разуважил, молвит, голосом ласку храня: — Ну спасибо товарищам вашим, вам — от Партии и от меня!.. Чем же было теперь отвечать мне, если в жизни моей небольшой ни высоких заслуг за плечами, ни глубоких наук за душой. А нарком — напрямик, без осечки — сыплет мне за вопросом вопрос про житье, про палатки, про печки, про еду, да пимы, да мороз... И, ни в чем не успев разобраться, говорю, осмелев наконец: — Это верно! Живем тут с прохладцей... Так и я ведь мужик, а не спец!.. Улыбнулся он, двинул бровями: — Что ж, прошу извинить за прием да за то, что послали за вами невзначай человека с ружьем... А потом попрощался со мною, сел на белый некрашеный стул и, чуть-чуть покачав головою, на прораба с укором взглянул. 4 Я не знаю, взаправду ли, в сказке — каждый час, каждый день, каждый год сам Железный нарком по-хозяйски обходил все участки работ. Будто б раз перед самым рассветом, приглушив от волненья буры, горняки его видели летом на крутых горизонтах горы. А под осень — на трапах плотины, по приметам действительно он, с бригадиром одним беспартийным полчаса толковал про бетон. По сугробным, невидимым тропам, поздним вечером, в лютый буран он зашел на часок к землекопам в освещенный костром котлован. Может, нами порой не примечен, утомясь от бессонниц и дел, для торжественных радостей встречи беспокоить он нас не хотел. И, по компасу путь выбирая, шел пешком через ямы и тьму, к первым стройкам переднего края, лишь по картам знакомым ему. Ну а люди легко разглядели, самым сердцем подметив в тот час, как шагает он в длинной шинели, нахлобучив кубанку до глаз. Каждый раз — и зимою и летом — не по слухам, не зря, не тайком, по своим незабвенным приметам знали мы, что приехал нарком. Эх, и мыкались братцы-завхозы, окна мылись, и шторки цвели, и прорабы метались, как грозы, под ногами не чуя земли. И не как-то бочком да вразвалку —
