Ринальдо улыбнулся. Естественно, половиной.
— Нет, мой милый антифашист, — ласково произнес он. — Это не так.
— Но зачем все это?!
— Сейчас нужна организация, слаженная, как часы. Тик-так, такие времена.
— Да какие времена?! — плачуще закричал Мэлор и опять закашлялся. Он моляще сложил руки на груди. — Ну?
Ринальдо глубоко вздохнул, как перед прыжком в холодную воду. Отдать приказ убить лучшего друга легче, чем заставить себя произнести вслух…
— Солнце в стадии предновой, — печально проговорил он. Мэлор окостенел.
— У нас еще пять лет, от силы шесть, — продолжал Ринальдо, дав Мэлору чуть придти в себя. — Это не колонизация Терры, это эвакуация Земли… вернее, той части, что мы успеем, а успеем мы немного. Это подсчитано и уточнено много раз.
Ринальдо сделал паузу. Мэлор молчал.
— Восемь лет назад были проведены серии нейтринного просвечиванния Солнца. В конце концов, рассуждали наши астрономы, существует миллион теорий, объясняющих, почему там происходит синтез. Они попытались выяснить, какая именно из них верна. Верной оказалась, к сожалению, одна из довольно старых, почти забытая. Согласно ей, недостача внутренней энергии для успешного синтеза покрывается за счет нейтринного фона Метагалактики. Получилось, что невинная нейтриноскопия сломала энергетический баланс. Ну, да вам это должно быть понятнее моего. Если хотите, я запрошу для вас документацию.
Мэлор молчал, тупо глядя на потеки на стене. Ринальдо подождал, а потом заговорил снова.
— За эти восемь лет мы успели колоссально много. Разработали надежные средства гиперсветовой коммуникации. Нашли планету. Развернули агитацию. Построили колоссальный флот, растущий с каждым днем, и успешно снабжаем его горючим — а это тоже не сахар, доложу я вам, горючее для гиперсветовых кораблей… Но. Но, Мэлор. Подсчитано, что мы успеем вывезти тридцать — тридцать два процента населения Земли и сателлитов. Не больше. Силы наши не беспредельны. Мы спасаем не людей, Мэлор. Цивилизацию. Приготовлены к эвакуации два ацтекских теокалли, полтора километра китайской стены, весь Колизей, весь московский Кремль, весь Лувр, весь Версаль, весь Таджмахал, весь Эрмитаж, весь Пекинский Императорский город, все здание штаб-квартиры ООН, два музейных комплекса глобальных ракет — один из России, другой из Североамериканских Штатов… Всего памятникам культуры отдано триста рейсов. Мы воссоздадим человечество… пусть не всех, далеко не всех людей, но оно будет иметь историю, будет служить продолжением нас, а не возникнет на голом месте. Вы понимаете? Вот что мы здесь делаем. Вот что мы пытаемся сделать.
— Тридцать процентов… — смог наконец выдавить хоть слово Мэлор. — А эти… медкомиссии?
Ринальдо медленно откинул плед, встал, чуть нетвердо добрел до бара.
— Хотите соку? — спросил он.
— А медкомиссии? — крикнул Мэлор.
Ринальдо вернулся к столу, держа в руках два высоких бокала, в которых колыхалась непрозрачная жидкость. Пододвинул один Мэлору — руки Ринальдо дрожали, и страшно было видеть их дрожь, потому что руки эти держали судьбу целой планеты.
— Нужен же какой-то критерий, — объяснил Ринальдо. — Не жребий же бросать… не справки же собирать с места работы… Они рассматривают генокод, Мэлор. Лучшие варианты получают преимущественное право на эвакуацию. Те, у кого будет наиболее удачное потомство. Это политика, рассчитанная на века. Грех не воспользоваться возможностью, раз уж природа все равно поставила нас перед необходимостью отбора. Мы и так основательно подзапачкали генофонд за века успешного развития медицины. Плоды нашего… в шутку, хотя и в мрачную шутку, что же делать… в шутку мы называем здесь это геноцидом — плоды геноцида скажутся лишь в будущих поколениях, и это, в общем-то, прекрасно. Мы исходим не из сиюминутных нужд, а из интересов будущего, работаем на грядущие поколения, как и положено, — Ринальдо отпил из бокала, — как и положено коммунистам, Мэлор.
— И… — прохрипел Мэлор. Ринальдо натужно потянулся через стол и прищелкнул пальчиком по Мэлорову бокалу.
— Выпейте. — ласково произнес он. — Выпейте, Мэлор, вам станет чуточку легче.
Мэлор секунду сидел неподвижно, а потом, так и не в силах оторвать взгляда от шрама в стене, обеими руками вцепился в бокал и стал гулко пить. По его подбородку потекло. Ринальдо сочувственно смотрел на Мэлора поверх своего бокала, чуть наклоненного к лицу.
— Почему об этом молчат?! — пробормотал Мэлор потом.
— Ну, Мэлор… Ну, зачем же об этом говорить?
— Как?! Вы же сами сказали: тридцать процентов! Если рассказать, все ускорится, и успеем…
— Это не совсем верно, Мэлор. Не будьте же ребенком. Индустриальные мощности и без того работают на пределе… В вас, я вижу, живет эта детская уверенность, что стоит, мол, напугать или подстегнуть — люди начнут сворачивать горы. Не начнут. Времена, когда можно было ускорить строительство, меся цемент босыми ногами в сорокаградусные морозы, прошли. Сейчас, к сожалению, просто нечего месить ногами. А ведь только для таких фортелей и нужен энтузиазм. Строить больше кораблей просто невозможно, нет ни сырья, ни производственных мощностей. Строить больше производственных мощностей и добывать больше сырья невозможно — для этого нет необходимых производственных мощностей и сырья. И так далее. Экономика стянута в тугой комок, которому ничего не прикажешь, ничего не спасешь криком «Все для фронта, все для победы»… Это вам не лес рубить, не гильзы точить на дедушкином токарном станке. Вы, ученый, физик, имеете ли представление о мезонном цикле?
— Ч-что?..
— Он применяется для создания силовых клапанов в инжекторах вспомогательных систем жизнеобеспечения центральных салонов лайнеров. Маленькие такие, с ноготь, а на каждом корабле их порядка двадцати тысяч. Вижу, что нет. Я — тоже нет, разве что в самых общих чертах. Этому учатся шесть лет. Как раз столько времени осталось до взрыва. За предыдущие шесть лет мы подготовили армию специалистов, превышающую ту, что была, в двадцать три с половиной раза. Это все, что могли дать вузы, потому что на большее нет ни практикумов, ни тренажеров, ни обучающих аппаратов, ни лент… количество лент, аппаратов и тренажеров также было увеличено за это время приблизительно в те же двадцать три с половиной раза. И так дале. А делать все это быстрее, под страхом всеобщей гибели… — Ринальдо покрутил головой. — В середине прошлого века китайцы… что-то часто мы их сегодня вспоминаем… снедаемые патриотизмом и ненавистью к американскому империализму, принялись было ужимать сроки учебы, подготовки и так далее. В литературе и подобных делах это удержалось довольно долго, а вот в дисциплинах практических быстро сошло на нет. Самолеты гражданской авиации, к примеру, ведомые пилотами-энтузиастами, стали биться в ба-альших количествах… Все затянуто натуго, большего сделать нельзя. Вы понимаете?
— Вы обрекаете на смерть тридцать пять миллиардов человек и молчите…
— А вы хотели бы, чтоб мы рассказали им об этом?
— Не верю! Не верю я вашим индустриальным выкладкам! Люди могут! Все вместе мы…
Ринальдо улыбнулся своей половинчатой улыбкой.
— Кто станет вместе? На чье сплочение вы рассчитываете? Тридцать процентов улетающих с семьюдесятью остающихся? Да только слово скажи — начнутся страшные, каких еще не видела планета, драки, бои, битвы — за места на кораблях! Излучателями, дубьем, когтями! — Ринальдо разволновался, его щеки порозовели, заблестели глаза. — Крик, исступленные и бессмысленные поиски виновных, самосуд, хаос, бойня! Мы не успеем вывезти и десятой доли того, что могли бы!
— Какая бойня? Какой хаос? Да как вы думаете о людях? Какое право вы имеете так думать? Какое право вы имеете управлять нами, так думая о нас?!
Ринальдо поставил бокал. Лицо его стало жестким, углы губ хищно подобрались, морщины стали четкими и резкими, словно шрамы.
— А с какой стати я должен думать о вас лучше? Мы семь лет орем — переселение, переселение… Нам плюют в лицо все, кроме юнцов и стариков, которым насмерть все надоело! А вы знаете, сколько интересуется тем, что мы говорим отсюда — с трибун, по радио, в газетах? Знаете? Я знаю! Двадцать пять
