Был, есть и будет есть. Симагин, приходи скорей, гуляш невкусный станет!
Сердце кровью обливалось смотреть на Алешу. Такой был говорливый, уверенный, самодовольный, причесанный… Так ему хорошо было — пришел после рабочего дня отдохнуть, султаном себя почувствовать за бесплатно. ..
Честное слово, у него даже волосы как-то сразу разлохматились. Жалостно.
Да нет, не так все просто. Дело не в султане, наверное; дело не только в столь стимулирующем мужиков гаремном разнообразии сексуальных блюд, а в том, что здесь, с любовницей, он был уверен: его любят просто за него самого — не за редкостные тряпки, утащенные из пресловутого «Товарища», не за то, что он все деньги в дом приносит, не за то, что в поликлинику ходит с младшей и к директору школы из-за старшей, не за то, что проводку чинит и бытовая электроника у него такая, какой ни у кого из приятелей нет — просто за него самого. За то, какой он сам по себе славный человек, интересный собеседник и замечательный мужчина.
Ведь это так важно!
Ведь тогда, по большому-то счету, и деньги приносить куда легче, и к директору ходить, и вообще все. Потому что, когда тебя любят за тебя самого, ты готов сделать все, что угодно. А когда тебя любят только за то, что ты что-то делаешь, ты готов делать лишь ровно столько, сколько необходимо, чтобы тебя любили.
Ох, это я от Симагина заразилась любовью к возвышенным, умным и обобщенным рассуждениям. На самом-то деле все куда как проще. Могучий и гордый самец пришел перепихнуться на халяву — а я ему серпом по…
— Это Антонов отец, что ли? — уныло спросил Алексей.
— Да, — сказала Ася. Не вдаваться же сейчас в подробности. Алексею-то какая разница. И, положа руку на сердце, Симагин был Антону куда лучшим отцом, чем этот… как его… Антон.
— Ну, понял… — протянул Алексей. — Понял… — Он нерешительно ерзал на стуле; надо было вставать и уходить, но не хватало решимости подняться, потому что, стоит только это сделать, сесть снова уже не доведется никогда. — Ну, смотри… Может, конечно, это и к лучшему. А вдруг… Знаешь, я тебе позвоню месяца через два…
— Не надо, — сказала Ася. Она прекрасно поняла, к чему он клонит. — Если ты надеешься, что мы с ним опять разбежимся, то… В общем, не звони.
Он все-таки попытался взять себя в руки. Даже кривовато улыбнулся.
— Не пожалей, — сказал он, изо всех сил стараясь сберечь лицо. Надо же как-то дать дуре понять, подумала Ася, какое сокровище она теряет. — Ты уж, как я понимаю, полжизни пробросалась. Может, хватит журавлей-то ловить?
Вот как он заговорил! Ну что за мелкая душонка!
— Лешенька, — сказала она и с удивлением поняла, что, пожалуй, так ласково и не называла его никогда до сих пор. — Не обижайся и не сердись. Хоть постарайся. Ты очень хороший. Извини меня, пожалуйста.
И тогда он все-таки встал. Тут же вскочила и она.
— Ладно тебе, — желчно сказал он. — Совет да любовь, желаю здравствовать.
Глаза побитой собаки… побитого суслика. Господи, да как же жалко его! Да хоть раздевайся, чтобы чуток его успокоить! Никогда еще она не чувствовала к нему такой нежности. Вообще никогда не чувствовала к нему нежности — только сегодня. Да что же это такое!
— Лешенька, — умоляюще сказала она, — ну извини. Ну дура-баба, ну что с нее возьмешь!
Он не ответил, только уголок губы раздраженно дернулся. Он пошел было в коридор, но остановился и, оглянувшись, напоследок оглядел ее с головы до ног. На ноги глядел особенно долго — и она не мешала ему; терпела, стояла спокойно. Платье она сегодня надела хоть и не мини, но все-таки в обтяжку и сантиметров на пять выше колен; много лет она не позволяла себе таких развратных маскарадов.
— Красивая ты, — сказал он каким-то новым голосом, мужским — сдержанно и спокойно. — И совсем еще молодая… — запнулся. — Вот почему ты сегодня такая красивая. Счастливо, Ася.
Она заботливо подняла и подала ему его «дипломат», потом, не зная, как еще приласкать выгоняемого, зачем-то подала ему его полуботинки. Потом открыла перед ним дверь. Потом — закрыла ее за ним. Они не сказали друг другу больше ни слова; она подумала, что, наверное, надо бы его хоть в щеку поцеловать на прощание — сколько лет все ж таки он был ей не совсем чтобы чужим человеком… но побоялась обидеть. Да, сказать по совести, не хотелось ей его целовать. Ей хотелось целовать не его.
А когда дверь захлопнулась за ним, Ася поняла, что мосты действительно сожжены. И не потому, что она прогнала любовника. И не потому, что, если Симагин ее обманет, она останется теперь совсем одна; с Алексеем она и так была совсем одна. А потому, что каким-то чудом снова обрела способность сострадать даже чужим, даже тем, кто ей не нужен — и кому, в сущности, совсем не нужны ни она, ни ее сострадание.
Именно это значило, что жить как прежде она уже не сможет.
А Симагин все не шел.
И она поняла. Это оказалось проще простого.
Он хочет прийти так же поздно, как она к нему третьего дня — чтобы уже невозможно было уехать, чтобы она сама наверняка предложила ему остаться. Как приятно будет сказать ему: оставайся, Андрюша, я тебе постелю… Какая он умница, какой он молодец! Никуда он сегодня от меня не денется!
Умиротворенная, благостная, она достала сигареты — ожидая Симагина с минуты на минуту, она не решалась закурить, зная, как он не любит эту отраву, а теперь в запасе оказалось по меньшей мере еще с полчаса, а скорее, и больше того, дым успеет выветриться, — уселась снова перед окошком, закурила неторопливо и стала преданно, терпеливо ждать.
Растерянный и злой, и словно бы очень усталый, буквально выпотрошенный усталостью, навалившейся ни с того ни с сего, Алексей вышел из подъезда и остановился на тротуаре, ожидая, когда можно будет перейти улицу и двинуться к метро. Несмотря на поздний час, машины шли одна за другой. Пробросается, думал Алексей. Пожалеет еще. А я ведь и действительно собирался Яшку попросить повыяснять про ее Антона, когда он поедет в Свердловск… или как там теперь его называют, запутался уже от переименований… Екатеринбург? Или опять уже Свердловск? В общем, собирался, честно собирался… прилгнул ей немножко, правда, будто уже это сделал — но ведь разницы никакой. Ну кто еще будет о ней так заботиться? Тоже мне, сокровище!
Может, вернуться? Поговорить еще? Может, она немножко покривила душой, и не так уж у нее гладко с этим… мужем, или кто там? Может, она просто на понт меня, что называется, взяла — элементарно подразнить решила, как это у них, у женщин, бывает иногда. Просто чтобы поревновал. Благоверная его не гнушалась такими штучками. В гостях вот недавно притворилась, что ей плохо, испортила вечер, он побежал машину ловить, чуть с ума не сошел, пока до дому ее довез — а она и говорит: мне интересно было, как ты станешь реагировать… Нормально. А он, дурак, сразу на Асю расфырчался и ушел…
Обязательно ей позвоню через пару недель. Или даже просто через неделю. В выходные позвоню, через четыре дня, как собирался — может, она уже решит, что достаточно его помучила, и поедем в Озерки. Так бывает — подурит баба и потом, как ни в чем не бывало, снова ластится. Сколько раз он это дома терпел. Нормально.
Жалко ее терять. Яркая женщина и какая-то… настоящая. Уж если радостно ей, так радостно. Уж если интересно, то интересно. Уж если ждет — так на всю катушку ждет, а если уж не ждет… то не ждет. Он печально усмехнулся. А ведь она сейчас явно ждет того своего. Как я сразу не догадался, ид-диот! Четыре с лишним года… и так вот мордой об стол… Конечно, никогда она не была в меня влюблена безумно, это я понимаю — но относилась неплохо. А в постели какова! Нет, не в смысле всяких штучек, вся эта сексодромная аэробика, наверное, только бзикнутым на телесном здоровье американцам и нужна, они даже из постели жаждут устроить спортзал — так зато в этом, как его, «Основном инстинкте», что ли… герой вместо объяснения в любви героине заявляет: «Ты трахаешься лучше всех в мире!» — и это уже повод, чтобы предлагать руку и сердце. То есть, так надо понимать, каждый остается сам по себе, но в трахе совпали более, чем с кем-либо другим из испробованных. Вполне жизненная ситуация. Нормально. А вот Ася какая-то… самостоятельная вполне… но самозабвенная. Не просто сношается, а отдается; есть разница. Сразу чувствуешь себя главным. Ч-черт, если она со мной такова, то какова же с тем, кого и впрямь
