И тут среди неопределенности последовало из штаба корпуса распоряжение, которого ждали все: сделать приготовления для выступления в поход, приготовить вещевые сумки, раздать патроны, проверить, чтобы на всех винтовках имелись ремни.
'Выступаем!' - пролетело по всем палаткам и землянкам. Говорили, что уже распределены маршруты. Французскую батарею, стоявшую на перешейке у Булаира, считали своей.
И вдруг ночью объявляется тревога. Выбегают из палаток, строятся, ждут. Смутная тревожная радость охватывает роты. 'Пожалуй, к бою! Уж мы пойдем ломить стеною, уж постоим мы головою за родину свою!'
Небо в звездах, тьма, ветер. Куда их занесло? Французы забыли, что здесь русские? Напомним.
Ночная тревога заставила встряхнуться и Артамонова. Теперь он был готов воевать хоть с дьяволом, лишь бы не томиться без дела.
После тревоги французы уступили. Корпус почувствовал свою силу.
И сразу же, будто опомнившись, Артамонов заявил ротному Гридасову, что он против игры в солдатики. Зачем он это сделал? Наверное, потому что жизнь втягивалась в привычное русло с тяжелыми работами, лишениями, постоянным давлением со стороны начальства.
Гридасов недолго думал и отправил Артамонова на гауптвахту, пригрозив тюрьмой на 'Святом Георгии'.
* * *
Кутепова по-прежнему не любили, а он, не надеясь, что полюбят, действовал без оглядки. С него было достаточно, что на его стороне была церковь с ее тысячелетними традициями и идея русской государственности. Он готов был согласиться с любым, кто сказал бы, что в Галлиполи ад. Да, в Галлиполи ад. А где для изгнанников рай? Нет такого места. Поэтому офицеры и солдаты должны нести свой крест, несмотря ни на какие тяготы.
Зато в лагере ни одного вора или насильника. Нет эпидемий, все здоровы, не услышишь ни одного бранного слова. Посмотришь на юнкеров всех шести училищ и понимаешь трагическую и великую судьбу Корпуса. Они живут идеей русской офицерской чести. Они повторяют слова историка Ключевского: 'Одним из отличительных признаков великого народа служит его способность подниматься на ноги после падения'.
Только честь остается у Русского корпуса. Это несгибаемая сила. Она дорого стоит, она оплачивается кровью.
Кутепов недавно отправил письмо французскому коменданту и высказал свое понимание вопросов чести: 'В вопросах чести никакое подчинение и никакие угрозы не могут заставить нас забыть ни своего личного достоинства, ни, в особенности, традиций нашей армии, знамена которой находятся в нашей среде. В этом отношении, конечно, никакие соображения о пайках и т. д. не могут повлиять на наше поведение'.
А дело было вот в чем. Полковник Малевинский вызвал на дуэль французского поручика Буше. Еще раньше уже было столкновение капитана Зубова с пьяными французскими сержантами, которые приставали к его жене. Зубов прострелил одному плечо. Однако Малевинский заступился не за жену, не за себя. Буше презрительно высказался о русской армии. Тогда полковник, сообразуясь с принятым в Корпусе законом о дуэлях послал ему через офицерский суд чести вызов, а комендант потребовал от Кутепова, чтобы тот строго наказал Малевинского 'за преднамеренное нападение'. Вызов они посчитали 'преднамеренным нападением'?
Но Кутепов поставил их на место. Он дал понять, что ни уступит ни пяди.
Он отвечал за все - за честь, хлеб, здоровье, дух. Он должен был сохранить людей, а для этого - поднять их дух, не боясь смерти. Как офицер он знал, что сила духа должна проходить испытания.
* * *
Двадцать пятого января в день Святой Татьяны был парад. К нему готовились давно, собирались провести на Крещение, но помешали сильные дожди, расквасившие глинистую землю. Теперь погода наладилась, тучи развеялись.
Для всех было ясно: парад - это торжество русского духа, не сломленного чужбиной и бедой. Еще солдаты стояли 'вольно' и офицеры одних полков добродушно разглядывали офицеров других полков, но с первого взгляда на эти бодрые войска было видно, что они верят в себя.
На солнце выделялись расчехленные знамена - и старые, императорских времен, с тусклыми кистями и потертой парчой, и новые, времен гражданской смуты, с георгиевскими и николаевскими лентами.
Впервые Пауль видел столько знамен. От них веяло славой Бородина, горечью Севастопольской обороны, геройством Персидской войны, Хивинского похода, войны с турками за освобождение братьев- славян. Рухнувшая, мертвая слава, привезенная в Галлиполи, смотрела со старых полотнищ.
Пауль вспомнил родной Новочеркасск, памятник Ермаку на Атаманской площади, и голос матери будто сказал ему: 'Сыночек, как далеко ты от нас'.
- Смирно, на караул! - раздалась команда.
Ударили литавры и барабаны, запели трубы. Под звуки оркестра знамена внесли в палаточную церковь, откуда полились песнопения.
Звуки молитвы и мысли о родине объяли душу Корпуса.
Богослужение завершилось. Из церкви вынесли иконы, митрополичий крест и хоругви. Среди ярких, белых, зеленых и красных риз выделялся весь в черном монашеском облачении дьякон.
Греческий митрополит Константин в красной сияющей золотом мантии и обсыпанной драгоценными камнями митре благословлял полки небольшим хрустальным крестом.
За духовенством несли знамена. Пауль смог прочитать на одном развернувшемся полотнище '... подвиги при Шенгра...'
'Шенграбене! - понял он. - Это Багратион'.
И почувствовал, что виноват перед матерью, перед этим изгнанным из России знаменем.
За знаменами шел Кутепов, начальник штаба генерал Штейфон, генералы, французские офицеры, греческий губернатор и два турка, один в красной феске, другой в белой чалме.
Заиграли 'Коль славен'. Пауль взял под козырек.
Потом Кутепов обошел фронт, построенный 'покоем', здоровался с частями.
Торжественно-медленно несли знамена. Пауль все старался поймать взглядом ту надпись, чтобы дочитать до конца, но вместо нее попадались все новые и новые - 'За переход через Балканы', 'За поражение турок при Ахалцике', 'За взятие штурмом...'
Скомандовали:
- К церемониальному маршу!
Начался долгожданный парад. Части проходили стройными колоннами. Винтовки твердо лежали на плечах солдат. Офицеры четко салютовали.
* * *
Перелом наступал во всей жизни Корпуса. Вслед за организацией детских садов и гимназии были организованы различные технические курсы и даже академическая группа, где преподавались науки по университетскому курсу. Всего училось шесть тысяч человек.
Одни учились агрономии, другие электромеханике, третьи правоведению, и все надеялись, что за возрождением духа России наконец устроится настоящая жизнь.
Корниловцы пели на поверке:
За Россию и свободу!
Если в бой зовут,
То корниловцы и в воду,
И в огонь пойдут.
Но эта песня времен Ледяного походам не выражала нынешних чувств. Вчерашние гимназисты искали новых возвышенных слов, подолгу засматривались на северо-восток, ища в бело-розовых башнях облаков какой-нибудь знакомый образ.
Приближалась весна. Дурманил запах теплой земли. В голубоватой и фиолетовой дымке тянулись равнодушные горы на том берегу. Кричали чайки.
Многих тянуло писать стихи. Пауль тоже сочинил:
