распластавшись в воздухе, летело что-то глазастое, мохнатое, похожее на черта, каким он себе его представлял по страшным сказкам, до которых зэки большие охотники.
И тогда он закричал в истеричном испуге, как кричал только в детстве во сне, когда чудились страшилища. И вдруг услышал голос, от которого новая волна холодной дрожи прошла по спине:
— Чего кричи? Чего зверя пугай?
До него не сразу дошло, что это Чумбока. И совсем не подумалось, что чалдона надо опасаться не меньше, чем Хопра.
— Черт-те что тут летает да прыгает! — крикнул он, оглядываясь, соображая, откуда послышался голос.
— Зачем черт, нету черта. Дикая кошка кабарга охотись. Белка-летяга прыгай. Каждый людя кушай хоти…
Чумбока вышел из-за ближней елочки, обутый, как обычно, в легкие кирзачи, одетый в свою плотно облегавшую тело брезентуху. Ружье у него было закинуто за спину, и это Красюка успокоило.
— Ты куда ночью ходил? — спросил он, чтобы только не молчать.
— Тайга ходи, косуля стреляй, кушай нада.
Красюк поверил сразу и удивился самому себе, своим утренним страхам. И расхохотался громко, истерично.
— Кто стреляй? — спросил Чумбока.
— Бандит один. Хопер. Вот, в руку…
— Кажи.
Послушно раздевшись, Красюк увидел кровь на руке и вдруг почувствовал, как поплыло все перед глазами. Поспешно опустился на землю, вспомнив, что всегда, еще с детства, терпеть не мог вида крови. Давно его не мутило от этого, думал, все забылось, а оно вот и вспомнилось.
— Скоро заживи, — сказал Чумбока, присыпая рваную кожу какой-то гадостью. — Ты счастливая. Два раза злая росомаха стреляла, два раза промахнись.
Он приложил к ране свежую бересту, завязал тряпицей, а потом и веревочкой, которые нашлись в его заплечном мешке. А Красюк, успокоившись, начал думать о том, как бы заставить чалдона догнать Хопра да отнять золото. Но Чумбока о золоте не заговаривал, а самому засвечиваться не хотелось. Если он еще не обнаружил пропажу, то можно и дуриком прикинуться: знать ничего не знаю.
Но и дать Хопру уйти с золотом — было выше сил.
— Давай догоним бандита, — предложил он. — У него ружье, но и у тебя тоже ружье. И нас двое.
— Твоя мешка тама? — спросил Чумбока, заставив Красюка похолодеть.
— Тама, тама. Все забрал, гад. Отнять надо.
Чумбока помолчал, раздумывая.
— Твоя больная. Ты ветка носи, костера делай. Я пойди гляди.
Он встал и, ничего больше не сказав, исчез в зарослях.
До ночи было еще далеко, но, как всегда в предвечерье, в лесу заметно посумрачнело. Красюк таскал ветки, в изобилии наваленные недавней бурей, и все прислушивался, ждал выстрелов. Он не верил, что чалдон способен убить человека. Но ведь Хопер просто так ничего не отдаст. И если начнет стрелять первым, то Чумбока должен будет отстреливаться. А стреляет он, наверное, дай бог: охотник же. Значит, выстрелов должно быть несколько, и в вечерней тишине их можно услышать…
Чумбока вернулся скоро, хмурый, встревоженный.
— Не нада костера, — сказал он. — Иди нада.
— Куда идти? — удивился Красюк. — На ночь глядя?
— Избушка иди.
— Где она избушка? Далеко же.
— Зачем далеко? Сопка поднимись, сопка гляди, избушка находи.
Он показал на вершину соседней сопки и, ничего больше не сказав, пошел поперек распадка к пологому склону. Снова охваченный недоверием, Красюк пошел следом, настороженно поглядывая по сторонам. Не утерпел, спросил:
— Не догнал, что ли?
— Не нада догоняй.
— Как это не надо?! — возмутился Красюк. — До ночи еще вон сколько. Догнал бы, подстрелил.
— Наша торопись нада. Тайга плачет, — произнес Чумбока что-то загадочное и прибавил шагу.
С вершины сопки Красюк сразу увидел вдалеке знакомый изгиб речки, полянку между лесом и речкой, притиснувшееся к опушке зимовье, возле которого дымил костерок. И поразился: целый день бегал, да все, видать, вокруг да около, никуда и не убежал.
Сизов очнулся только под вечер, когда солнце уже склонялось к сопкам. Стояла странная для тайги тишина. Он замер на пороге, прислушиваясь к этой тишине. Вдруг словно дрожь прошла по лесу: при полном безветрии деревья внезапно зашумели и так же внезапно затихли. Было во всем этом что-то непонятное, тревожащее. Он опять зашел в избушку, лег на нары, устав от этих нескольких шагов. Полежал, собрался с силами, вышел, принялся разжигать костерок, чтобы повесить чайник.
Чумбока вернулся, когда уже совсем стемнело. За ним тащился Красюк, без мешка, с обвисшими руками.
— Тайга сильно плачет, — сказал Чумбока, сразу же подсев к костру. Моя пугайся. Иди нада, прыгай косулей, скачи белкой.
— Что случилось? — удивился Сизов. Идти, а тем более скакать белкой ему сейчас очень не хотелось.
— Слухай, слухай, лес кричи, беда иди.
Сизов прислушался. Стояла глухая тишина.
— Не идти же на ночь глядя?
Чумбока ничего не ответил, встал и пошел в избушку, завозился там, перекладывая какие-то вещи.
— Может, ты что скажешь? — спросил Сизов Красюка, который сидел по другую сторону костра, молчаливый, безучастный. Тот пожал правым плечом и ничего не ответил.
— Все-таки расскажи. Какое ты золото утащил?
— Мое это, мое, — горячо заговорил Красюк, вскочив на ноги. — То самое, что я спрятал там, у вертолета. А чалдон, видать, нашел.
— Так, понятно. И ты, значит, решил его умыкнуть в одиночку?
Красюк постоял, помолчал, снова сел и вдруг сказал то, чего Сизов никак не ожидал от него услышать:
— Прости, Иваныч. Бес попутал. Увидел свое, и словно мозги лопнули. Прости дурака…
— Слава богу, дошло. Ну и где же это золото?
— Хопер забрал.
— Как забрал?!
— Стрелял в меня. Вот руку поранил. — Красюк дернул левой рукой и застонал, так резануло болью. Помолчал и спросил совсем не свойственным для него тоном, просящим, заискивающим: — Что делать-то, Иваныч?
— Спросил бы это до того, как удирать.
— Чего уж теперь? Бей меня…
— Надо бы. Что с рукой-то? Чумбока смотрел?
— Смотрел. Скоро, говорит, заживет.
— Тогда все в порядке.
— Рука — ладно. А мы? Куда теперь?
— Обратно к Дубову.
— Не-е!.. — Красюк заметался возле костра. — Срок же добавят.
— Добавят. Я свою половину золота хотел сдать, чтобы срок скостили. Думал и ты на это пойдешь. А
