Андрей осторожно, держа ствол наготове, заполз в машину и дал сразу, задним ходом с максимальной скоростью в направлении кустов, откуда только что стреляли.
Джип врезался в заросли, Андрей вывернул руль, развернулся, проехал в одну сторону, ломая ветки и сметая тонкие деревца подлеска, снова развернулся, утюжа тяжелым джипом кустики и елочки, снова выскочил на поляну перед домом Гузманова.
Остановившись рядом с мертвым Зверем, он открыл дверцу и затащил его в машину, стараясь не особенно светиться. Почему-то он был уверен, что выстрелов больше не будет. Так и вышло. Один раз все- таки ему пришлось на несколько секунд выйти из машины: тело Зверя было тяжелым и большим, и затащить его, не выходя из джипа, было очень проблематично. Тем более, что раненая рука начинала болеть уже не на шутку, – Андрей до сих пор так и не посмотрел, насколько серьезна его рана. Когда же, пригнувшись, он спрыгнул на траву, то услышал вдалеке шум заработавшего автомобильного двигателя, который стал стихать и вскоре исчез.
«Уехали»…
Он поехал, чувствуя, что слабеет, в Красное Село. Дорога заняла почти час, ехал осторожно, стараясь не привлекать внимания ГАИ – с трупом на заднем сиденье особенно не поконфликтуешь…
– Надо было в лесу оставить, потом бы забрали, – сказала Настя. – А то так рисковать…
– У меня свои на этот счет принципы, – сказал Андрей. – Братва наша, надо уважать их. Даже мертвых. Зверь на нас работал, что же я его, бросать буду?..
В общем, доехал он кое-как до Красного, до приятеля своего, Виталика. Виталик был домоседом, и не столько по складу характера, сколько по роду занятий. Занимался же он компьютерными делами. Писал всякие программы, в основном «бандитские», с адресами, телефонами, планами города. Самыми разными – от подземных коммуникаций и соединительных ходов сообщения, которыми связаны бомбоубежища, скрытые от глаз простого люда и предназначенные еще сталинскими строителями для особо важных партийных шишек, до программ, целью которых был откровенный взлом банковских сетей.
Оставив тело Зверя у Виталика и перевязав наконец руку, чувствуя, что теряет сознание от потери крови, он, еле шевеля губами, сказал, что едет в город, но, слава Богу, жена Виталика, посмотрев на его бледное лицо, села за руль и привезла его сюда, на Рубинштейна. За телом Зверя тут же отправились надежные ребята, в лес, к дому Гузманова, тоже выехала специальная бригада, а Андрей, получив квалифицированную медицинскую помощь от вызванного еще из Красного Села личного врача, теперь отдыхал.
– А что ты говорил про пацанов каких-то? – спросила Настя.
– Да, понимаешь, когда мы к дому этому ехали, встретили по дороге. Шли по лесу два паренька… Лет двенадцати. Сопляки совсем. Я глянул – вроде ничего они из себя не представляли серьезного. Обычные подростки.
– Так ты думаешь, что они и стреляли?
– Не знаю. Я же не видел, кто стрелял. Но что-то мне подсказывает, что не случайно они там бродили. Интуиция… Понимаешь, – сказал он после короткой паузы. – На заказуху это не похоже. Да и не понимаю я, кто мог сейчас заказ делать. Все тихо. По крайней мере, из братвы никто. Никаких у меня проблем нет. Не было, – поправился он.
Действительно, в делах Андрея за последние месяцы не возникало накладок и никому он, кажется, дорогу не перешел.
После того как команду Прохора ликвидировали, случился у него, правда, разбор с братвой из «Октябрьской». Что до команды Прохора, то никого из них не убили, а сделали так, что ни один из них в пределах видимости от Московского вокзала не появлялся, – сам Прохор сидел в «Крестах» в ожидании приговора за хранение, приобретение и сбыт наркотиков, хранение огнестрельного и холодного оружия, грабеж, разбой, которые навесили на него уже там, в процессе следствия. Человека четыре особо приближенных тоже составляли ему компанию, правда, не по камере, а по месту отсидки. Сидели они все порознь. Остальные, напуганные таким тотальным наездом властей, ушли в подполье.
А разговор случился у Андрея с Дробью – представителем группировки, курирующей «Октябрьскую». Дробь приехал на стрелку не один, с ним был Папа с Московского вокзала, который на протяжении первой половины беседы сидел молча, но с очень недовольным видом.
Встретились они в «Волке», причем это шло в нарушение всех традиций – такого рода вопросы решались, как правило, на нейтральной территории. Но Андрей по телефону сказал Дроби, что никакой вины за собой не чувствует, а если у него, Дроби, есть непонятки, то пусть приезжает с миром к нему и все выяснит.
Присутствовала на стрелке и Настя. Она сидела за столом рядом с Андреем и в первые минуты заметила несколько изучающе-удивленных взглядов и от Дроби, и от Папы. Последний был маленьким, худеньким, востроносеньким мужичком и кличку свою получил только от имени и фамилии – Паша Папанов. Являясь однофамильцем великого артиста, он внешне был его полной противоположностью, и кличка даже казалась насмешкой над этим «сморчком», как сразу окрестила его Настя. Однако реальная власть, которой он обладал в районе Московского вокзала, и спокойствие, граничащее с высокомерием, с которым он, наконец, подключился к беседе с Андреем, говорили о том, что кличка оправдывала и его социальный статус в бандитской среде.
– Мы не понимаем, Андрей, – говорил Дробь. – Что происходит, Андрюша?.. Мы же давно договаривались обо всем, что за дела? Чего ты на вокзал-то полез? Никаких слов про это не было сказано никому, чего ты втихую на чужую землю ходишь? Братва в недоумении, Андрей. Объясни.
– А чего объяснять, Данила? – спросил Андрей у Дроби. – Я что-то не пойму. Я что, твои интересы задел как-то? По-моему, нет.
– По блядям-то… – Дробь покосился на Настю, нахмурился, но продолжил: – Чего ты пошел? Никогда же не занимался?
– Да вот, открылась тема… И потом – я же только с определенным контингентом работаю. С твоим он не пересекается. И мы на правую сторону Лиговки не выходим. Все гостиницы – и через площадь и через Лиговку – не наша головная боль.
– Да? – спросил Дробь. – Точно? А мне другое говорили.
– Кто же это говорил? – участливо спросил Андрей. – Назови.
– Да так… Сорока на хвосте принесла. Сказали, что и гостиницы хочешь под себя перевести.
– Как же это?
– Что войну объявил всему городу, заматерел… Извини, Андрей, это не мои слова, я просто передаю. Я-то с тобой не ссорился. И делить нам нечего пока что было.
– А нам и сейчас нечего. Ты же вокзальными девочками не занимался, насколько я знаю?
– Да это наша территория, – скрипучим голосом вставил свое слово Папа.
– Ваша? А я так понял, что отморозки малолеток пасли. Прохор такой, не слышал?
– Как же, как же… Но надо и отморозкам дать отдушину, Андрюша. Иначе ведь на то они и отморозки, какую-нибудь гадость все равно учудят. А у нас они как бы немножко цивилизованно себя вели. Все равно суки, конечно, но, по крайней мере, место свое знали, все на виду были. А ты Прохора засадил. Кстати, тоже нехорошо, Андрюша, неправильно это. Надо было разобраться с мужиком по-человечески, а ты в менты его… Слух идет, что сильно с ментами задружился.
– Я ни с кем не задружился.
Папа игнорировал замечание Андрея и продолжал:
– Прохора засадил… Теперь они все разбежались по углам, скоро опять полезут из всех щелей. Начнут срать везде. У нас порядок был на вокзале, а ты его пошатнул.
– А если не пошатнул?
– Как это?
– А так. Прохор вам платил?
– А как ты думаешь?
– Я буду столько же платить. И порядок будет. И с ментами вашими я уже все решил. Так что не надо мне в вину ставить, что с ними дружу. Они у вас на проценте давно сидят. А я просто им кинул информацию, что теперь не с Прохора будут получать, а с меня. И все довольны.
– Так что ты говорил насчет порядка?
