придвинулись густые и все еще зеленые карагачи. Зябликов не заметил, как в палату вошел начальник политотдела. А когда услышал: «Ну как самочувствие, товарищ Зябликов?» — растерялся, смущенно заморгал по-девичьи пушистыми ресницами.
— Виноват, товарищ подполковник, замечтался. — Он попытался было привстать, но не смог, только болезненно поморщился.
— Да нет, вы уж не двигайтесь. — Нечаев присел рядом на табурете.
Появился хирург — майор Красовский. Высокий, узкоплечий, с худым, постоянно хмурым лицом. Он коротко, почти официально, доложил, что ни перелома кости, ни трещин у Зябликова нет.
— Значит, обыкновенный вывих? — спросил Нечаев, вздохнув с облегчением.
Красовский помедлил с ответом.
— Видите ли, товарищ подполковник, у Зябликова была травма в этом же самом месте раньше. А вторичная травма почти всегда несет с собой осложнения. К тому же опухоль на суставе слишком обширная и плотная. Здесь не просто вывих — повреждены связки.
Нечаев снова обернулся к больному, сказал ободряюще:
— Ничего, самое главное, что нет перелома.
Зябликов угрюмо молчал.
— Чего это вы так мрачно настроены? — спросил Нечаев.
— А как же, товарищ подполковник? — болезненно сморщился Зябликов. — Ведь надо же, в самом начале учений... Чего теперь скажут обо мне в роте? Сачок, скажут, увильнул от трудностей, испугался... Мне и перед родителями стыдно. Я ведь написал им, что выхожу на учения, что потом непременно обо всем им сообщу. А теперь чего я сообщу? Как в лазарет попал? У меня ведь дед — фронтовик. Он в таких боевых переделках был, что мне и во сне не привидится.
— Где же, интересно, воевал ваш дед? — Нечаев придвинулся к Зябликову.
— На многих фронтах воевал.
— На каких же?
— В сорок первом — под Киевом, три фашистских танка гранатами подорвал. Потом под Сталинградом со своим отделением немецкую моторизованную колонну задержал. А под конец войны в штурме рейхстага участвовал. Только там не повезло ему, пуля под лопатку угодила. Зато теперь он у нас полный кавалер ордена Славы... А я вот... — Зябликов раздосадованно махнул рукой. — Дуриком, можно сказать, пострадал. Вот и майся теперь с этой ногой. Представляете, что обо мне теперь дед подумает?
— Да, конечно, — посочувствовал Нечаев. — Но учения наши тоже проходили в сложных условиях. Тут и ракетчики действовали, как в бою. Да, кстати, говорят, что вам на помощь подоспел в трудный момент ефрейтор Бахтин. Верно?
— Верно, подоспел, — тяжело вздохнул Зябликов и, замкнувшись, умолк.
— Вы не стесняйтесь, Зябликов. Как было, так и говорите. Смелее.
— Не в том дело, товарищ подполковник. Во взводе смеяться будут. Ведь он, Бахтин, возле меня весь бой за высоту просидел. А что я — ранен, без сознания, умирал? Сам бы без него до медпункта добраться мог. Да и говорил я ему: беги скорей во взвод. А он рукой махал: ладно, дескать, впереди высот много. Ну и досиделся, пока сам майор Крайнов не нагрянул.
«Это любопытно», — подумал Нечаев. Теперь он был почти уверен, что Бахтин, по существу, ушел в трудный для взвода момент с передовой. Зябликов, заметив, что Нечаев нахмурился, настороженно спросил:
— А может, я зря, товарищ подполковник, рассказал все это? Может, вред какой сделал человеку? Ведь у Бахтина и хорошие стороны есть. И вы уж не очень, товарищ подполковник...
Немного поразмыслив, Нечаев спросил:
— Послушайте, Зябликов, а навестить вас придет Бахтин, как вы полагаете?
— Не знаю, товарищ подполковник. — Зябликов растерянно взглянул на Красовского, сидевшего в сторонке на стуле.
— Думаете, не разрешат? — догадался Нечаев. — Ничего, мы сейчас вместе попросим...
Красовский пообещал:
— Разрешим, товарищ подполковник. Пусть приходит.
— Ну вот и договорились, — сказал Нечаев и, вставая со стула, посоветовал Зябликову: — Только вы потолкуйте со своим приятелем начистоту. Посоветуйте ему, пусть перед товарищами душой не кривит, а честно скажет: да, что было, то было. Ему же самому потом легче станет. Да и друзья ему плохих советов не дадут, я уверен.
— Хорошо, товарищ подполковник, поговорю.
— Ну и побыстрей поправляйтесь, — пожелал больному Нечаев. — А деду вашему я непременно напишу. Кстати, как его зовут, скажите?
— Деда-то? — рассеянно переспросил Зябликов. — У него имя мудреное: Зосима Евстигнеевич. Только зачем вы, товарищ подполковник? Я сам напишу.
— Вы само собой, а я от себя. Наверно, деду приятно будет. Так ведь?
— Так-то оно так, — согласился Зябликов, и лицо его впервые за весь этот долгий разговор засветилось доверчивой улыбкой...
Когда Нечаев, сопровождаемый майором Красовским, вышел к ожидавшей его машине, солнце уже свалилось к горизонту и яркими алыми лучами окрасило верхушки деревьев, что окружали тихий одинокий домик. Где-то далеко-далеко пели солдаты про любимый город, который может спать спокойно. Прислушавшись, Нечаев понял, что поют либо в ракетном подразделении, либо в горчаковском полку. И он, весь день ощущавший в теле усталость, вдруг словно стряхнул ее.
— Вы слышите? — спросил он Красовского, кивнув в сторону, откуда доносилась песня.
— А у нас такие концерты каждый вечер, — сказал майор. — Мы уже привыкли, без них скучаем.
Нечаев послушал еще несколько минут, полюбовался яркими закатными красками и, распрощавшись с Красовским, отправился домой.
Дома Нечаева встретила его приемная дочь Таня. Она только что пришла из библиотечного техникума, где первый год работала преподавателем русской литературы, и, раскрасневшаяся, в коротеньком белом переднике, хлопотала на кухне.
— А где мама? — спросил Нечаев, поцеловав дочь в щеку.
Таня вынула из кармана записку и молча протянула ему. Записка была очень короткой: «Задержусь в библиотеке. Ужинай без меня. Если вернется с учений отец, встречай сама».
— Тебе, Танюша, значит, оказано высокое доверие, — шутливо заметил Нечаев.
Дочь смущенно улыбнулась.
— Знаешь что, Танюша, ты тут стряпай не торопясь, а я в библиотеку за матерью схожу, — сказал Нечаев и потрепал дочь, как маленькую, за волосы. После трудных дней, проведенных на учениях, после всех навалившихся неприятностей ему не терпелось побыстрее увидеть Ольгу. Несмотря на далеко не молодые годы и крепкую на вид семью, Нечаев был далеко не уверен в прочности их семейных отношений.
Ему было не по себе оттого, что Ольга Борисовна часто задерживалась по вечерам в библиотеке, старалась быть больше с читателями и книгами, но не с ним.
— Я быстро, я сейчас, — пообещал дочери Нечаев и вышел на улицу.
Начинали сгущаться тихие осенние сумерки, таяли остатки лилового заката на краю неба. Из степи подступала свежесть — предвестница близких холодов.
Казалось, совсем недавно он был молодым и считал себя самым счастливым на свете. Но желанное счастье, оказывается, так и не пришло к нему. Он давно уже догадывался, что Ольга по-настоящему любит не его, а Мельникова и что вышла за него, Нечаева, замуж лишь потому, что у Мельникова уже была семья. Жена Мельникова и Ольга Борисовна были даже дружны. Казалось бы, внешних поводов для беспокойства не было. Но Нечаев замечал: почти всякий раз, когда Ольга Борисовна оказывалась в семье Мельниковых, глаза ее веселели, голос будто прорезался заново, на лице появлялся молодой румянец. Да и одевалась она так, словно не к друзьям шла, а на большой торжественный вечер.
