буквально до автоматизма».
Начались монтажные работы. Устанавливают новую технику. Штучки приличные, с учетом прежних минусов. На них тоже потеть придется. Может, побольше, чем на старых. А вообще, хочется, чтобы «старушки» тоже постояли. Не зря же мы столько трудились. На днях приезжает комиссия. «Психологический практикум» одобрен командованием. В учебной программе полка появились новые занятия: «Тренировка внимания и сообразительности».
Получил газеты со снимком «Лайнер на подводных крыльях в Жигулях». Вдали виден Соколиный остров с каменистыми утесами. Целый час не мог оторвать взгляда. Вырезал, положил в тетрадь. А у нас холодно. С утра впервые за неделю выглянуло солнце. Потом приползли тучи, пошел дождь. Опять проверял нас командир полка. Чувствую — хотел похвалить, но промолчал. И хорошо, что промолчал. Я сам знаю, чего мы достигли и чего нет».
Сегодня в 5.08 снова объявили тревогу. Опять — иностранный самолет. Подошел тем же курсом из-за фиордов, почти на бреющем. Я сидел у индикатора и думал: повернет или нет? Не повернул. Значит, решил засечь новые станции. Граница нарушена. Операторы дежурили те же, но работа была иной: в каждом движении удвоенная быстрота, полная слитность с механизмами, мгновенная сообразительность. Едва цель достигла квадрата, расчетные данные были уже готовы. Подали команду: «Пуск!» На экране мелькнули вспышки — сперва одна, потом другая. Цель уничтожена».
Взяв тетрадь, полковник Осадчий направился в кабинет Забелина. Генерала на месте не было. Осадчий включил люстру и сел на диван, упершись плечами в пружинистую спинку.
Вскоре генерал пришел, усталый и чем-то озабоченный. Раздеваясь, он с удивлением посмотрел на Осадчего:
— Что это вы, ночевать в моем кабинете собрались? Забыли, что сегодня суббота?
— Да вот, увлекся, — ответил Осадчий, стукнув пальцами по тетради. — А у вас очень свет хороший.
— Светит, но не греет, — недовольно махнул рукой Забелин. — Беда за бедой сваливается. Опять в третьей батарее скандал. В понедельник Красикова отчислять будем.
— Как то есть отчислять? — Брови у полковника поползли кверху, глаза удивленно округлились. — Командир батареи ничего мне не докладывал...
— В том-то и загвоздка. Никто не докладывал, а теперь тревогу забили. И сам Красиков рапорт написал.
— Странно. Почему же он раньше не писал?
— Не знаю, может, и писал. — Генерал резко одернул китель и подошел к столу, но не сел, даже стул отодвинул в сторону. — Видите, какое дело, Артемий Сергеевич, — сказал он, повернувшись к Осадчему. — Лукаво мудрствует товарищ Крупенин. Беду в мешок запрятать хочет, как в прошлый раз. Помните?
Осадчий понял, на что намекал Забелин, но ему не хотелось верить, что Крупенин так вот, умышленно, может утаить рапорт.
— А зачем спешить с отчислением-то? — спросил он и тоже подошел к столу. — О человеке ведь речь идет, не о машине. Потерпим давайте, присмотримся.
— Вот-вот, и Крупенин такую линию гнет, — покачал головой Забелин. — А вам известно, что Красиков убегал уже из учебного корпуса?
— Никуда он не убегал. У него дома неприятности большие.
— Не знаю, большие или малые, но факт недозволенный. И возиться с Красиковым, как это делает Крупенин, не будем, У нас, батенька, задачи есть поважнее...
— Так ведь где люди, там и задачи, — заметил Осадчий. — Кстати, я тоже к вам, Андрей Николаевич, насчет Крупенина. Вот полюбопытствуйте.
— Что это? — Забелин поглядел на тетрадную обложку со странным рисунком и таинственным заголовком и непонимающе вытянул губы. — Любовная коллизия, что ли?
— Нет, это скорее исповедь ракетчика, — серьезно ответил Осадчий.
Генерал усмехнулся:
— Ох и любите вы, Артемий Сергеевич, философствовать по всякому поводу! Нужно или не нужно...
— Нет, вы почитайте все-таки, — посоветовал Осадчий, — жалеть не будете.
— Почитаю, конечно, — сказал Забелин, продолжая нехотя рассматривать тетрадь Крупенина. — А вообще, как это в народе толкуют: всякий орел — царь на своей горе. Так оно, по-видимому, и есть.
— Толкуют и другое, — сказал Осадчий. — Орел могуч крыльями, Андрей Николаевич.
— Правильно. Только, видите, что получилось: пока был Крупенин на своей горе, и крылья сильны были, а как перелетел на другую, и нет их, крыльев-то.
— Не успел, выходит, расправить.
— Кто знает, может, и не успел. Но я сомневаюсь. Факты, как говорится, упрямая вещь.
— Да, да, именно факты, — сказал Осадчий. — Потому и принес вам вот этот дневник.
В кабинет легко вошел подполковник Аганесян. Он, как всегда, энергично и быстро доложил, что сведения о дисциплине курсантов для штаба округа подготовлены. Генерал придвинул бумаги к себе. Секунду, другую он раздумывал, слегка покачивая свое грузное, туго стянутое ремнем тело, потом прикрыл бумаги ладонями и сказал Аганесяну:
— Знаете что. Давайте задержим все до понедельника. Соберем педсовет, решим с Красиковым и тогда пошлем.
— Зачем ждать? — не понял Аганесян. — Доложим сейчас, в понедельник опять доложим. Все будет правильно, товарищ генерал.
Забелин недовольно скривил губы:
— Ну что вы говорите, Акат Егизарович? Сегодня донесем, что все у нас хорошо, а завтра...
— А я все же полагаю, что с отчислением Красикова нужно воздержаться, — сказал Осадчий, испытывая Забелина своим прямым, неотступным взглядом.
— Да вы что, смеетесь?! — Забелин рассердился окончательно и, собрав бумаги, торопливо сунул их в руки Аганесяна. — Держите, Акат Егизарович, и тащите к себе.
Осадчему стало не по себе.
— Парткому, я считаю, разобраться в этом деле надо, — сказал он, оставшись наедине с Забелиным. — Какой же может быть педсовет без мнения парткома?
— Да-а, — Забелин пристальным и долгим взглядом смерил Осадчего. — Не знал я, Артемий Сергеевич, что придется нам с вами на таком языке объясняться. Ну ладно, давайте готовьте это свое мнение.
— Не мое, а партийной организации, — уточнил Осадчий. — Но у меня есть еще один вопрос к вам, Андрей Николаевич: с предложениями Крупенина нужно что-то делать.
— А вот этим уж пусть учебный отдел занимается, — резко, не задумываясь, ответил Забелин.
— Отдел не очень старается. У подполковника Аганесяна свои соображения на этот счет. Я разговаривал с ним.
— Я тоже разговаривал и его мнение знаю. А что вы предлагаете, интересно?
— Комиссию создать бы следовало.
— Значит, учебному отделу не доверяете?
— Не то чтобы не доверяю, но Аганесян, по-моему, заблуждается. Да и вообще, как это говорят, одна голова — хорошо, а две все же лучше.
Забелин глянул в глаза Осадчему и сказал, будто подвел черту:
— Нет уж, не будем создавать никаких комиссий. Есть у нас начальник учебного отдела, и пусть
