— Расскажите, облегчите душу.
— Не могу. Не имею права.
— Тогда посидим, помолчим.
Он опустился на край скамьи, принялся рассматривать кленовые листья. А Федор вспоминал тот странный диспут. На модную нынче сексуальную тему. Какой-то дергающийся балбес вещал со сцены о правомочности проституции. Ни больше, ни меньше.
Зал реагировал по-разному. Уже торговали на улицах порнографическими изданиями, уже привычными стали постельно-натуральные сцены в фильмах, заполонивших телеэкран. Но стыд еще жил в людях, и мало кто осмеливался трясти прилюдно своими мокрыми штанами. А этот не стеснялся.
— Проституция порождена самой природой человека. Удовлетворение половой потребности является необходимым условием для сохранения физического и психического здоровья…
И еще что-то насчет того, что интимная жизнь человека — его личное дело и против такой постановки вопроса никто, дескать, не смеет возразить, поскольку право личности превыше всего.
Ему возразил поп. Вышел на сцену представительный, молодой и со спокойствием, поразившим наэлектризованный зал, заговорил о преступной апологии блуда, об искусственно раздуваемых телесных потребностях, о внутреннем законе, называемом совестью, о том, что злоупотребление половым инстинктом есть нарушение закона природы, оскотинивающее человека, что проституция и семья несовместимы, а поскольку семья — основа общества, то общество во имя самоспасения обязано преследовать проституцию как антиобщественное, антибожеское явление, как страшный грех…
Кондратьев слушал его тогда и вспоминал протестантских проповедников, на которых в свое время насмотрелся на Западе, не брезгующих ничем из того, что интересует прихожан. В отличие от православных священнослужителей, так часто отмахивающихся от греховных тем, — чур меня!
— Вам, вероятно, приходилось бывать на Западе? — спросил он.
— Приходилось. Я работал в Женеве во Всемирном совете церквей.
— Чувствуется. Вы, стало быть, сторонник экуменизма?
— В вашем вопросе звучит осуждение, — не сразу отозвался отец Сергий.
— Некоторые считают, что экуменизм — это нож, вонзенный в сердце православия.
— Да, если он навязывается. Люди по-разному молятся, но Бог един для всех. Как же без взаимопонимания?
— Некоторые считают, что экуменизм — это троянский конь…
— А вы как думаете?
— Я думаю, что это не религиозное, а скорее политическое движение.
— Неисповедимы пути Господни.
— Вы за отстраненность от политики? Но ведь известно: существует заговор против России, а значит, и против православия, которое является основой нашей русскости. Возможно, вы знаете, что еще в 1982 году Рейган подписал директиву под названием «Демократия». В ней прямо говорится: 'Пока мы не разрушим у русских русскость, у белоруссов — белорускость, у украинцев — украинскость, целей внешней политики США не достигнуть'.
Отец Сергий долго молчал. Потом заговорил тихо:
— Что-то я не пойму, прости Господи. Все говорят: развал СССР — это успех дипломатии США. Но ведь в результате — взлет национализма, то есть тех же русскости, белорусскости, украинскости. Получается, что внешняя политика США потерпела поражение?
'Ай да поп! — мысленно восхитился Кондратьев. — Чистейшая софистика, но какова!..' И тут же ужаснулся: если уж священнослужитель с его жестким догматическим мышлением не видит опасности национального разложения, то как ее углядеть простому человеку, замороченному телерадиопропагандой?.. А может, догматизм-то как раз и мешает? Чтобы распознать зло, наползающее на Русь, надо иметь ум, изощренный в иносказаниях…
— Многие приходят в церковь не учиться, а учить, начинают спасать других, но не себя. А старцы как учили? 'Спаси себя и хватит с тебя'. Или, как пишет иеромонах Роман: 'Мне жаль людей, не ведающих Бога, и жаль людей всезнающих о нем'.
— Бога я, верно, не ведаю, о чем сожалею. Но сейчас речь о другом…
— 'Надменный разум к истине стремится, но без смиренья он самоубийца'…
— Смирение порождает пассивность. А это разве не грех?
— Просто другая точка отсчета. 'Кто после правды продолжает поиск, тот ищет ложь'.
— Значит, все-таки непротивление. А если насилуют Родину, если детям отказывают в праве жить по правде отцов?.. Нет, дорогой отец Сергий, мне по душе ваша философия, но за ней я приду к вам после войны.
— Войны?
— А вы разве не видите, что вокруг происходит?
— Я знаю, что к Богу нет дорог на путях ненависти.
— Значит, к Богу придут мои потомки. Но сегодня я точно знаю: без ненависти в сердце не одолеть зло.
Близко, будто прямо над куполом церкви, сухо треснул раскат грома. Отец Сергий посмотрел на небо и встал.
— Извините, я должен идти. Если моих неслухов домой не загнать, и в грозу на лугу играть будут.
Кондратьев тоже поднялся.
— Я думаю, мы еще увидимся. Разговор наш не окончен.
— Не окончен…
Гроза с громом, молнией и быстрым дождем догнала его до того, как он приткнул машину к тротуару на том месте, где час назад высадил Мурзина. Тот уже стоял под козырьком подъезда, дожидался.
— Давайте быстрей, — крикнул ему Кондратьев, опустив левое стекло. Дождался, когда Мурзин уселся рядом, нетерпеливо потребовал: Рассказывайте.
Мурзин рассказывал коротко, но четко. О странном бизнесмене, предложившем Новикову свою помощь, о полной готовности Сергея ехать в Германию, о том, что везти его на вокзал не нужно: доедет на машине соседа, с которым договорился. Кондратьев слушал спокойно, даже, как подумалось Мурзину, равнодушно, будто все это ему было известно.
— Мы встречаемся с ним в шестнадцать тридцать у памятника Ленину на платформе Белорусского вокзала.
— На виду у всех?.. Впрочем, пусть так. Кому надо, тот все равно увидит.
— Кому надо? — насторожился Мурзин.
— Не берите в голову…
Все время, пока колесили по Фрязину, чтобы выехать на загородное шоссе, Мурзин думал об этой оговорке Кондратьева. Значит, кто-то чужой будет следить за отъездом Новикова?..
И вдруг!
Это было похоже на молнию. Где-то Мурзин читал о фантастических возможностях мгновенного познания. Когда разрозненные факты внезапно свиваются в нечто единое, образуя взаимосвязанную цепь. И наступает прозрение. Убийство Миронова, непонятное бегство Маковецкого, а затем все, что было с ним, Мурзиным: странные карманники на Тверском бульваре, стычка в лесу, совсем уж ни на что не похожая попытка покушения, слежка в поезде и на Павелецком вокзале, намерение следователя упрятать его в СИЗО, «удачно» подвернувшийся «Москвич», — все это в один миг связалось с тем, о чем говорил тогда Миронов, с необходимостью найти германский архив. Но если все так, если Миронова из-за этого и убили, то почему жив он, Мурзин? Выбросить спящего можно было где угодно, положить хоть на ту же дорогу, под колеса грузовиков…
Черт-те что лезло в голову. Ведь если поверить, то должен быть кто-то слишком всезнающий и всевидящий, занимающийся этим? И, стало быть, поездка Сереги Новикова в Германию не так уж безопасна?
Он покосился на Кондратьева и увидел, что тот тоже с интересом наблюдает за ним.
— Что-то беспокоит?
— Я вот думаю, стоит ли встречаться с Новиковым на вокзале?
