вину. В программке прямо написано, что главный герой, он же главный паук, — богатый еврей, жадный до денег, похотливый и бесцеремонный. И фразы со сцены такие, из-за которых московские демократы впали бы в коллективную истерику.
Сергей косился на Клауса, ловил его заинтересованные взгляды и думал, что совсем не случайно они оказались сейчас в театре. Что-то интересовало Клауса, всего скорей, реакция Сергея на содержание пьесы.
И он ничуть не удивился, когда на обратном пути Клаус заговорил о спектакле. Но обсуждать еврейскую тему Сергею не хотелось: она еще в Москве обрыдла ему. К тому же за годы российской выморочной демократии научился разбираться в негласных запретах. И он заговорил о другом — об истории русско-немецких взаимоотношений. О том, что между немцами и русскими, если не считать обезумевшего ХХ века, всегда было больше доброжелательного взаимопроникновения, чем конфронтации. Со шведами, поляками, французами, не говоря уж о татарах и турках, воевали куда больше, чем с немцами. Торговыми, династическими взаимосвязями проникнута история. Потому что у немцев и русских одинакова система идеалов и ценностей.
— Когда русские и немцы дружили, Европа жила спокойно, — все более горячась, говорил Сергей. — Русские и немцы, только они способны противостоять имперским устремлениям Америки. Потому немцев и русских все время пытаются рассорить. Обе мировые войны — результат заговоров. Вы знаете, как сынок Черчилля в 1941 году озвучил мечты своего папаши? Он так и заявил, что идеальный исход германо- советской кампании видит в том, чтобы последний немец, убив последнего русского, растянулся рядом с ним. И помяните мое слово, скоро они опять подвесят над Европой дамоклов меч раздора. Никто не может воевать, как немцы и русские. А если они найдут общий язык? Это для мировой закулисы как кошмарный сон. Киссинджер прямо заявлял, что нет ничего более опасного, чем русско-немецкое партнерство.
Клаус молчал, часто подергивал головой, и стекла его очков при этом задорно взблескивали.
Дома, заперев за собой дверь, он сразу прошел к столу, записал что-то на одном листке, затем на другом, подал оба листка Сергею.
— Прочитайте внимательно.
На одном листке был адрес: 'Штутгарт, Дегерлох, Моцартштрассе 5, Хорст Фогель'. На другом — короткая фраза: 'Когда Отто Бисмарку было 65 лет, завершился важный этап в истории русско-немецких отношений'.
Что-то было не так в этой фразе, но что именно, Сергей сразу не мог понять. Сосредоточиться мешали мысли о Клаусе. Нет, он не был невнимателен к гостю, когда отмалчивался, наоборот, все время наблюдал за ним, прислушивался, что и как скажет, проверял. И, похоже, проверил.
— Адрес запоминайте, а другой листок возьмите с собой, покажите Фогелю.
Сергей перечитал фразу и вспомнил: когда Бисмарку было 65 лет, русско-немецкий диалог только начинался. Знаменитый 'Договор перестраховки', перепугавший англичан, это же 1887 год. Тогда Бисмарку было… — дай Бог памяти! — 68 лет.
— Тут неточность, — сказал Сергей, указав на цифру возраста Бисмарка, указанную на листке.
Клаус засмеялся.
— Именно на это обратит внимание Хорст Фогель. И вы разъясните ему, что тут ошибка, что Бисмарка отправили в отставку за три недели до его 75-летия, и только тогда… Чему вы улыбаетесь?
— Я, конечно, профан в таких делах, но мне думается, все это наивно.
— Профаном и оставайтесь. Очень удобная позиция…
Предстоял серьезный разговор, и оба они, не сговариваясь, поступили вполне по-русски: Сергей достал из кейса вторую бутылку, Клаус принес стаканы и печенье.
Чокнулись, выпили и уставились друг на друга, ожидая, кто первый заговорит.
— А можно задать вам вопрос, этакий… — Сергей пошевелил пальцами.
— Валяй! — заулыбался Клаус, явно радуясь своему знанию русского языка.
— Почему вы, немец, помогаете мне, русскому? ГДР теперь нет, значит, дело не в политике…
— Как это не в политике? Именно в политике дело. Пока немецкий и русский народы жили в дружбе, Европа спала спокойно. Да вы это сами говорили… Вильгельм I еще в 1873 году заявил, что на тесное согласие с Россией Пруссия смотрит как на единственно разумную политику. Бисмарк видел будущее Германии в союзе с Россией. В 1905 году наши императоры подписали соглашение у острова Бьерке, которое могло укрепить русско-германские отношения на историческеую перспективу, и тогда весь ХХ век для Европы был бы мирным веком…
Многое из того, что говорил Клаус, Сергей знал, но он готов был еще и еще слушать об этой несостоявшейся исторической возможности. Так мы порой помимо своей воли перебираем в уме все то, что было бы, если бы… И невольно мучаем себя сожалениями об упущенном.
— Ах, как всполошились Франция и Англия и вся, как вы ее называете, мировая закулиса. Началась полоса беспримерной клеветы в прессе, бесцеремонных подкупов высших чинов, особенно российских…
— Ну, уж, особенно!..
Последнее Сергея почему-то обидело.
— Да, особенно, — повторил Клаус. — Исторический факт.
— А Гитлер?! — вскинулся Сергей. — Был договор. Собирался на Англию, а попер на Россию. Думаете, не купили?..
— Дойдем и до Гитлера. А пока — начало века. Лондон и Париж делают все для раскола Европы, как вы правильно заметили, по русско-германскому рубежу. Если разобраться, именно для этого были спровоцированы Русско-японская война и внутренние российские неурядицы, поставившие страну в тяжелое экономическое положение. Особенно подсуетились банкиры. Ротшильд пригрозил, что не даст России займа. А что писал по этому поводу Витте? Он писал, что заем, сделанный при помощи Франции и Англии без Германии, будет означать сближение России с группировкой, не отвечающей интересам ни России, ни Германии, и что это удалит Россию и Германию от мудрых принципов, провозглашенных в Бьерке… После Раплало 1922 года Россия вроде бы собиралась исправить свою ошибочную ориентацию только на Англию и Францию. Не получилось. И пришел Гитлер. И вот я все думаю: не был ли Гитлер ставленником все той же мировой закулисы, главная цель которой расколоть Европу по русско-германскому рубежу?..
— Тут я с вами согласен. И все же, почему вы сейчас помогаете мне?
— Да все потому же. Россия и теперь на распутье, не знает, к кому прижаться. Как слабая женщина, льнет к тому, кто поласковее.
— А немцы что, неласковы?
— Немцы строги, суровы…
— Послушать вас, так немец вроде как мужик, а русский — баба.
— Не в этом суть. Не ошибиться бы России еще раз. А потому, когда вы сворачиваете головы своим предателям, это на пользу также и Германии. Я ответил на вопрос?
— Вроде бы.
— Тогда спать.
— Не, я еще посижу, послушаю вашу волну.
Сергей включил приемник, поставил его на черный блокнот с надписью «Adjutant» и раскрыл альбом репродукций Каспара, который все лежал на столе. Опять подумал о творческом родстве его с художником Васильевым. Что у них общего? Мистицизм пейзажей? Хотя Васильев, пожалуй, более национален…
В приемнике время от времени что-то потрескивало, и он принялся крутить ручку настройки. Треск не пропадал. Тогда он хлопнул по приемнику ладонью.
— За что вы его бьете? — насмешливо крикнул из кухни Клаус. Он мыл посуду.
— Помехи какие-то.
— При чем же тут приемник?
— У моего знакомого машина была, пока не пнешь, не заведется, невпопад ответил Сергей.
— Вы, русские, все-таки дикари. Считаете, что все вокруг живое.
Это показалось Сергею обидным, и он, взяв приемник, пошел к Клаусу.
— Послушайте сами.
Музыка лилась плавная, чистая, и никаких помех не было.
Они посмотрели друг на друга, один насмешливо, другой виновато, и Сергей снова вернулся в
