до того, как они расправятся с Клаусом.
— Ничего не надо, — послышалось из прихожей. — Он готов.
— Уверен?
— Сердце не бьется. Чего еще?
— Почему же свет?
— Да гасил я!..
— Может, кто приходил?
— Когда? Мы только что были тут.
— А ну загляни в комнаты.
Федор решил стрелять, если вошедший включит свет. Нельзя, чтобы он увидел его. Затем сразу во второго, пока тот не опомнился.
Из темноты он хорошо разглядел тщедушного мужичка в джинсовой рабочей куртке, открывшего дверь. Не зажигая света, мужичок оглядел комнату и ушел, оставив дверь открытой.
— Никого нет.
— Погляди на кухне.
— Никого! — через минуту послышалось из глубины квартиры.
— Открывай газ.
— Открыл. Свистит.
— Ну и пошли скорей, а то сами наглотаемся.
Свет погас, проскрипела лестница и все затихло.
Подсвечивая фонариком, Федор наклонился над Клаусом, прижался ухом к груди. Сердце не стучало, не вибрировало. Сомнений не оставалось: никакая 'скорая помощь' уже не поможет. Он попятился к выходной двери, замер на пороге. С кухни доносилось змеиное шипение газовых конфорок. Федор содрогнулся от мысли, что Клаус останется в квартире, наполненной газом, побежал на кухню, выключил газ. Снова подошел к Клаусу, приподняв веко, посветил фонариком ему прямо в глаз. Ничто не дрогнуло ни в глазу, ни в лице. Это был конец, самый окончательный конец…
Федор снова попятился к двери, прислушался и ничего не услышал. Тишина в доме была поистине мертвая…
19
В давние студенческие годы они не переставали спорить о смысле жизни. Жить, чтобы иметь, или иметь, чтобы жить? Вот в чем вопрос. И конечно, не разрешили его, как не разрешал никто и никогда. Но некие убеждения все же сотворились. Для Сергея стало очевидным, что гедонизм — мечта об удовольствиях — полное скотство, а альтруизм — пусть не полная, но все же глупость. Истина, как всегда, где-то посередине. Высшая обязанность человека — в деянии, в исполнении Божьей заповеди — творить, а высшее удовольствие — когда это хорошо получается, когда ты осознаешь, что успешно реализуешь себя. Это, конечно, труд, но труд — в радость…
— Труд в радость! — вслух повторил Сергей, с удивлением отмечая какой-то новый смысл этой полузабытой фразы, освистанной на московских демотусовках.
Вспомнился азартный игрок с Гамбургского вокзала. Выиграет этот парень сто марок, проиграет, опять выиграет, опять проиграет. Что дальше? Человек — приложение к игровому автомату? Впрочем, ново ли это? Есть люди приложение к телеящику, к винному магазину, есть просто наркоманы. И чем дальше, тем их больше. Что же грядет?..
Опять был Ганновер за окнами вагона, и еще какие-то большие и малые города. Уже и половина дороги позади, а сонная одурь все не отпускала Сергея: удивительно ли — две бессонные ночи позади. В российском поезде завалился бы на полку и ни дороги, ни времени не заметил, а тут, сидя, разве уснешь по-настоящему? Сергей слышал, как кто-то входил в купе и выходил, но не открывал глаз: пусть думают, что спит, пускай, если хотят поболтать, идут к соседям. Один раз его заставили пошевелиться шумные, как всегда, контролеры, проверяющие билеты, дважды — тихие, но бесцеремонные уборщики. А потом он очнулся сам, почувствовав, что в купе не один и что его персоной явно кто-то интересуется.
Это была пожилая пара, должно быть, муж и жена. Она — дородная, мягкотелая, добрейшая на вид, лет пятидесяти, он — высокий старик, прямой, как гвозь, с глазами навыкате, маленьким презрительно сжатым ртом и острым кадыком, готовым порвать сухую кожу на горле, — этакий эсэсовец из старого советского фильма.
Увидев, что Сергей открыл глаза, оба они явно обрадовались.
— Извините за беспокойство, — сказала фрау. — Скажите, если можете, вы — весси или осси?
Сергей пожал плечами. Странные эти термины он где-то слышал, но забыл, что они означают.
— Не сердитесь, пожалуйста, за назойливость. Мы с мужем поспорили. Он уверяет, что вы типичный западный предприниматель, поскольку ездите налегке. — Фрау скосила глаза на кейс, лежавший на полке. — А мне думается, что вы — восточник. Спите хорошо.
Сергей с трудом сдержал раздражение: они маются немецкой глупостью, а он — разбирайся! Но тут вспомнил, что так в анекдотах называют западных и восточных немцев.
— Не весси и не осси, а русси, — не подумав спросонья, брякнул он.
Немцы то ли испугались, то ли обрадовались. Минуту обалдело смотрели на него, потом фрау спросила почему-то шепотом:
— Как там… у русских?
— О, господи! — по-русски воскликнул Сергей и чуть не рассмеялся. Была Россия загадкой для заграницы, такой и осталась.
— Что это — 'О, господи'?
Ему не хотелось повторять эту сказку про белого бычка и он отмахнулся.
— У русских все нормально.
— А говорят, что в России заводы останавливаются, люди голодают.
— Бывает.
— И в самой Москве танки стреляли.
— Пустяки. В газетах пишут: все о, кей!
В коридоре затрезвонил колокольчик, и за стеклянной дверью показалась высокая тележка разъездного буфета. Аппетитный вид упаковок в целлофане вызвал спазмы в желудке. Есть Сергею хотелось давно, но еще больше хотелось спать, и он до сих пор не думал о еде. Но теперь, когда уж все равно разбудили…
Он махнул рукой буфетчику, и тотчас на столе перед ним появились банка пива, одноразовый пластмассовый кофейник, такая же чашка с блюдцем, булка с сосиской внутри, вафли в красивой упаковке, крошечные тюбики сметаны.
— Извините, — сказал он любопытным соседям. — Я поем, с вашего позволения.
— О, конечно, конечно! — залопотали они оба разом. — Мы тоже. С вашего позволения.
Засмеялись и принялись вытаскивать из баула домашнюю снедь. Это не удивило: немцы, даже и состоятельные, предпочитают возить с собой еду, а не транжирить деньги в дорожных буфетах.
Вскоре на столе не было свободного места, и высокую бутылку, которую немец вытянул за горлышко, пришлось ставить на пол.
— Это очень редкое вино, — сказал он. — Ручаюсь, что такого в вашей России вы ни разу не пробовали.
Четверть часа они ели и молчали. Какой-то господин чиновничьего вида, при галстуке, с серебристым кейсом, сунулся было в купе, но престарелая чета так дружно напустилась на него, что тот ретировался, недоуменно пожимая плечами.
Обстановка была самая доброжелательная, и постепенно разгоравшаяся беседа получалась непринужденной и откровенной. Спать Сергею совсем расхотелось, наоборот, возникло странное нетерпеливое желание сейчас же, все как есть, объяснить этим хорошим и внимательным людям.
