солнце золотило широко раскинувшееся старинное здание, похожее на Зимний дворец. И стояла посередине площади гранитная колонна с позеленевшим бронзовым ангелом наверху, тоже точно такая же, как на Дворцовой площади в Питере, только поменьше.
Просторная площадь, испещренная квадратами зеленых газонов, была переполнена. Люди сидели и лежали на этих газонах, и никто их не гнал. Сергею тоже захотелось поваляться на травке. Лег бы сейчас и уснул. Но он счел, что сразу валиться на траву было бы нахальством с его стороны, и нашел место на скамье напротив гранитного столпа.
Публика вокруг была примечательная: бритоголовые, гребневолосые парни в брюках по щиколотку с громадными булавками на ширинках, в черных пиджаках, перевязанных лохматой веревкой, голые по пояс, исколотые или изукрашенные татуировкой, с разноцветными волосами, в майках с черной свастикой или белой звездой на груди и на спине, с дурацкими надписями: 'Мне скучно', 'Я хочу', 'Нет будущего' и прочими, даже непристойностями, девицы с украшениями, достойными музея сантехники, на голых грудях, с пустыми консервными банками вместо серег. Весь набор нечистой силы, слетевшейся на сатанинское сборище, — хиппи, панки, брейк-дансисты, силовики, металлисты, модерновые и попсовые девки…
Господи, куда катится человечество?! Средние века с нетерпимостью инквизиции — не самое ли славное время истории?..
Сергей вздохнул и коротко выразил свое впечатление от увиденного:
— Говна-то сколько!
Спохватился, что сказал это по-русски, огляделся, поймал восторженный взгляд соседа по скамье, прилично одетого господина.
— Вы — русский? — обрадованно спросил сосед.
— А что?
— Точно, русский. Это их привычка отвечать вопросом на вопрос.
— А вы американец?
— Почему?
— Это их привычка, не спросясь, лезть в душу.
Думал, сосед обидится и останет, а он расхохотался.
— Точно, русский. Это их привычка сразу огрызаться.
Сказал это сосед на чистейшем русском языке, и теперь Сергей удивленно уставился на него.
— С кем имею честь?..
— Штах. — Сосед протянул узкую, отнюдь не мозолистую ладонь. — Пауль Штах.
— Приятно познакомиться. Новиков. Москва.
— О, Москва. Я учился в Москве, на юридическом. Что вас привело в Штутгарт?
— Муза дальних странствий. Люблю поглядеть.
— На это? — Пауль повел рукой перед собой.
— Этого дерьма теперь и в Москве хватает. Штутгарт, я думаю, не только этим славен. — И выдал из запасов своей эрудиции: — Здесь «Мерседесы» делают.
— Точно. И много чего еще. Что такое дюбель, знаете?
— Еще бы, сколько их в стенки позабивал.
— Тоже здешнее изобретение. А это, — он опять махнул рукой, — разгул гедонизма.
Сергей помотал головой.
— Не-ет!..
— Что «нет»?
— Гедонизм высшим благом провозглашает наслаждение. Но в чем человек находит высшее наслаждение? В жратве? В наркоте? В повальном сексе? Как бы не так! Кто хоть раз испытал восторг творчества, радость преодоления, удовольствие от созерцания сотворенного, тот не сравнит это чувство ни с каким другим. Бог сотворил человека по образу и подобию своему. А что главное в Боге? Вот именно, творчество. Сотворение из ничего чего-то. А это, — он оглядел пеструю толпу, — это сатанизм, ложь, имитация наслаждений, подделка…
— Интересный вы человек, — сказал Пауль. — Хорошо бы с вами побеседовать.
— А мы что делаем? — удивился Сергей. И разозлился на себя: чего разошелся? Сейчас надо бы понезаметнее, а он ораторствует. Или все еще сказывается вагонная отрава?
— У вас здесь знакомые? Вы где остановились?
Сергей огляделся.
— По-моему, в самом центре Штутгарта.
— Значит, пока нигде. Пойдете в отель? А цены там знаете какие? Или вы из тех, кого называют 'новыми русскими'?
— Если бы.
Вообще-то он рассчитывал на гостеприимство Хорста Фогеля. Думал: переночует у него, съездит к Эмке и — назад. Но сейчас надо сначала хорошенько подумать, чтобы не подставить Фогеля.
— Я мог бы предложить вам остановиться у меня. Вы надолго?
— Как получится.
— Десять марок в день вас не разорят? Без пансиона, разумеется. Я бы вам и город показал. У меня ближайшие дни как раз свободны.
Если бы он просто начал заманивать его к себе, Сергей насторожился бы. Но деньги за ночлег! Такое мог предложить только вполне безобидный скупердяй немец.
— А я вас не стесню?
— Квартирка маленькая, холостяцкая, ну да в тесноте — не в обиде…
Через полчаса они были у Пауля на втором, то бишь на первом, как считают немцы, этаже трехэтажного дома, задвинутого в лес, обильно растущий на склоне горы. За окном расстилалась панорама всей центральной части города, в которой Сергей без труда отыскал и вокзал, и замок, возле которого он остывал от дорожных приключений.
Квартира состояла из единственной комнаты. Прихожая была столь мала, что вдвоем не повернуться, душевая еще меньше, а кухня и вовсе отсутствовала. Вместо нее была ниша в стене, где возле раковины чернела на столе электроплита.
— Это квартира для одиноких, — сказал Пауль. Жилье дорогое, приходится экономить.
При этих словах он глянул на стену возле кухонной ниши, и Сергей, посмотрев туда же, получил возможность ознакомиться с очередной немецкой сентенцией: 'Ein ersparter Pfennig ist zweimal verdient' — 'Сберечь один пфенниг, все равно — что заработать два'.
— Вы ужинаете перед сном? — спросил Пауль.
— Обязательно, — ответил Сергей, зевая.
— Тогда я что-нибудь соображу на ужин, а вы пока отдыхайте. Там, на полке, книжки разные, альбомы по современному искусству.
— Спасибо. Я не умею сострадать чужой изжоге.
— Что?
— Не люблю модернизма.
— Это же теперь так модно.
— Мода — коллективное помешательство.
— Что?
Сергей не ответил. Мысленно обругав себя за неуместное раздражение на доброго русскоязычного немца, принялся копаться в книгах. Нашел карту Штутгарта и стал рассматривать ее, стараясь отыскать нужную ему Моцартштрассе.
— Вы что-то ищете? — спросил Пауль.
— Ничего. Я просто так.
— Что-то же вы хотели увидеть в нашем городе? Спрашивайте, не стесняйтесь.
— Обязательно спрошу. Когда пойму, чего хочу.
— Это меня всегда удивляло в русских. Сами не знают, чего хотят.
Разговор не клеился и, проболтав полчаса о том, о сем, Сергей намекнул, что не прочь бы завалиться спать. Пауль понял его, встал.
