гоночные, спортивные, семейные и еще какие-то машины, которые в общем-то, Сергея не больно интересовали. Но оторваться от Пауля и здесь не удалось.
В следующем громадном магазине — супермаркете на Кёнигштрассе — он окончательно решил сбежать. А что оставалось? Не ехать же к Фогелю вместе с Паулем. Супермаркет с его столпотворением в лабиринтах прилавков, заваленных товарами, представлялся самым подходящим местом, где можно затеряться в толпе. Они долго ходили по первому этажу, по второму и третьему. А на четвертом оказалось большое кафе. Здесь было все, что потребно уставшему покупателю: диванчики для отдыха, бары, туалеты. И была столовая самообслуживания с небольшой очередью. Они встали в эту очередь, водрузили на подносы по бокалу пива и по громадной тарелке со здоровенным куском прожаренного мяса и доброй полудюжиной различных гарниров. Уселись за столик, прочитали назидание на стенке: 'Gut gekaut ist halb verbaut' 'Хорошо пережеванное — наполовину переваренное' и, посматривая друг на друга, принялись за еду.
Пауль ел неторопливо, отпивал пиво, аккуратно промокал салфеткой полные губы. Сергей осторожно осматривался, соображая, что и как предпринять, чтобы исчезнуть. И придумал.
Наевшись и отдышавшись, они, переходя с одного эскалатора на другой, неторопливо спустились вниз, вышли на людную Кёнигштрассе. И тут Сергей остановился, оглянулся на широко раскрытые двери супермаркета.
— Что? — заинтересовался Пауль. — Кого-то увидели?
— Забыл зайти.
— Куда?
Сергей наклонился к нему, сказал по-русски:
— В кабинет, сортиром именуемый. Давно терплю.
— Зайдете в другом месте.
— Боюсь осрамиться. Вы погодите, я сейчас.
Он кинулся обратно к эскалатору. Наверху оглянулся: Пауль бежал следом, расталкивая людей. Удрать не удавалось.
Сначала Сергей хотел запереться в кабинке туалета и не выходить, пока Паулю не надоест ждать. Войдя в мужской туалет, он вдруг увидел приоткрытую дверь в соседний туалет, женский. Не раздумывая, шагнул в эту дверь, закрыл ее за собой. Женщины не закричали. На их лицах он увидел удивление, даже восхищение, но не испуг.
Выход из женского туалета был с другой стороны, за легкой загородкой. Сергей не рискнул спускаться эскалатором, а прошел к служебному лифту, который присмотрел во время еды. Через минуту он оказался в тесном колодце внутреннего двора и вслед за выезжающим торговым фургончиком вышел на улицу. А затем нырнул в знакомый тоннель подземного трамвая.
22
В школе Сергея дразнили «везунчиком». С легкой руки учительницы математики, которую он терпеть не мог. Математика, точнее математичка, платила ему тем же. Как-то она, не помнится уж за что, поставила его столбом перед классом, как сказала, до конца урока. И в тот же момент прозвенел звонок. Тогда-то она и проворчала: 'Везунчик ты, Новиков'. Все забылось, осталась кличка, из-за которой ему не раз приходилось драться до крови из носа. Потом привык, порой даже хвастался: 'Мне что, я — везунчик'. А позднее, когда совсем поумнел, понял, что кличка сослужила ему добрую службу, породила уверенность, даже самоуверенность. А не эта ли черта характера действительно помогает в жизни, делая человека удачливым?
И сейчас Сергей нисколько не удивился, когда увидел на остановке трамвай с цифрой 5, тот самый, что шел в Дегерлох.
'Если все удастся, поставлю свечку', — загадал Сергей, настороженно оглядываясь из окна трамвая. Подумал вдруг, что не знает, ставят ли в немецких кирхах свечки, и с суеверной торопливостью пообещал пожертвовать в храм некую сумму. Какую именно, на всякий случай уточнять не стал. Больших денег у него не было, а обещать Богу свои несколько марок не посмел.
Скоро подземный трамвай выскочил на поверхность и поехал, полого обегая склон. Пестрый ковер красных черепичных крыш раскатывался все дальше. Улицы втягивались в распадки меж зеленых гор и там, вдали, раскатывались другие ковры других городских районов.
Только теперь Сергей понял восторженность Клауса, расписывавшего красоты Штутгарта, этой древней столицы Швабии.
И напутствия Клауса тоже оказались точными. Сергей сошел, как было сказано, возле кирхи, обогнул ее слева и оказался на Моцартштрассе. Нужный дом был совсем рядом — узкий, на три окна и три этажа, плотно сжатый с обеих сторон точно такими же домами, напоминающими солдат в строю.
Взойдя на невысокое крыльцо, Сергей нажал кнопку переговорного устройства, почти сразу услышал тихое покашливание и сказал, что он от Клауса к Хорсту Фогелю.
— Фогеля нет дома, — почему-то сердито ответили ему.
Сергей спустился с крыльца и перешел улицу. Здесь была аптека. Стеклянные двери тотчас раздвинулись, как только он подошел к ним. Пришлось зайти в аптеку. Хозяин ее — маленький розовощекий господин в ослепительно белом халате — в один момент навязал ему упаковку аспирина, зубную щетку, круглую металлическую коробку леденцов от кашля и спросил:
— Вы ищете господина Фогеля?
Сперва Сергей испугался: откуда знает? Но тут же понял: аптекарь видел в окно, как он подходил к дому.
— Увы, его нет.
— Да вон же он.
И Сергей увидел невысокого человечка в короткополой шляпе, спускавшегося с крыльца.
Фогель явно торопился, быстро шел по улице, не поднимая головы, не оглядываясь. Возле кирхи он остановился, помедлил и толкнул тяжелую дверь.
Не раздумывая, Сергей последовал за ним и сразу увидел лысую голову Фогеля, сидевшего на ближайшей к двери пустой скамье.
В кирхе звучал орган, шла служба. Но какая-то странная была эта служба: звуки органа лились из черной колонки динамика, стоявшей на пустом помосте, напоминавшем клубную сцену, и несколько десятков прихожан, неподвижно сидевших на передних скамьях, спокойно слушали. Прямо-таки обычный концерт, а не служба. Хотя какой она бывает в протестанской кирхе, Сергей не знал. Может, именно такой? Приходит же молитвенное состояние в концертном зале. Говорят же, что музыка — это дар, данный нам Богом для того, чтобы все голоса на Земле, смешав свои наречия, возносили соединенным гимном свои молитвы к нему…
Постояв да поколебавшись, Сергей подошел к Фогелю и сел рядом с ним. Тот никак не отреагировал. Так они и сидели какое-то время, слушали орган. Затем Сергей достал записку Клауса, в которой говорилось о Бисмарке, положил Фогелю на колено. Тот дернулся, будто бумажка ужалила его, но взял, прочитал.
— Я знаю, — сказал он. Сказал так тихо, что Сергей подумал: послышалось. — Но я не могу отдать вам то, за чем вы приехали.
Звуки органа гудели под сводами, рвали душу. И Сергей думал о том, что теперь делать. Жаловаться Клаусу? Или звонить Мурзину и говорить, что искомого нет и не будет? Или плюнуть на все и прямо сейчас махнуть к Эмке в Тюбинген? Всего-то расстояния — сорок километров…
Но ведь Фогель не сказал «нет», он сказал 'не могу отдать'. Значит, он существует, искомый архив, и надо клянчить?
Люди, сидевшие впереди, начали оглядываться на них, разговаривающих в Божьем храме.
— Мы мешаем, — сказал Фогель. — Я выйду, а вы — через минуту. Идите за мной, поодаль.
'Ну, все, — подумал Сергей. — Смоется'. Однако, выждал минуту. Когда вышел, увидел серую шляпу Фогеля в конце улицы.
