— Нам никогда ничего не кажется. Почему он это оставил?
— Не знаю, у него надо спросить.
— Спросим. Что вы ему передали?
— Ничего. Я его совсем не знаю.
— А он что вам привез?
— Тоже ничего. Впрочем, вот это. — Он показал на бутылку с надписью на этикетке «Столичная», которая так и стояла на столе нераспечатанной. Передал привет от моего старого друга.
— У вас друзья в России?
— Да, так же как во Франции, в Америке… Господа, объясните же. Вы ведете себя как… как бандиты.
— Врезал бы я тебе, старик. — Густав толкнул Клауса в грудь, так что тот тяжело плюхнулся на стул. — Посиди, подумай, как с нами разговаривать, пока я буду звонить. Где телефон?
Но он сам и увидел ярко-желтый аппарат, стоявший на полочке, остервенело начал тыкать пальцем в цифры. В мертвой тишине дома хорошо было слышно, как зудят длинные сигналы. Выругавшись, он дернул за провод, оборвал его, бросил трубку на аппарат и выхватил из кармана черный пенал рации.
— Клиент скрылся. Час назад был в Бремене на вокзале. Если пустой, может остаться в Бремене. Если с товаром, то, всего скорей, едет сейчас поездом в Ганновер. Встречайте его там.
Сунув рацию в карман, Густав повернулся к Клаусу.
— Ну, старик, теперь ты нам все расскажешь. Ганс, вколи ему, чтобы освежить память.
Клаус вскочил, но шустрый Ганс резким ударом в грудь усадил его на место. В руке у него, будто ниоткуда, как у фокусника, блеснул шприц.
— Сиди смирно, не заставляй привязывать к стулу.
— Мне нельзя. У меня… сердце! — крикнул Клаус.
Он знал, что последует и пожалел, что не встретил ночных гостей с пистолетом в руке. Надо было сразу стрелять, в своем доме он имел право защищаться. Но пистолет лежал в кабинете, в ящике стола, и добраться до него ему уж не дадут.
Ганс воткнул иглу прямо через халат.
— Вот и все. Теперь мы будем спрашивать, а ты будешь отвечать. Ясно?.. Ну, ну, не придуривайся! — засмеялся он, увидев, как побелело лицо старика и он начал заваливаться на бок.
— Ты что ему, полную дозу? — спросил Густав.
— Я думал…
— Дурак! Нашатырь ему, нашатырь скорей!
Нашатырь не помог. Ганс прижался ухом к пижаме и поднялся с колен, развел руками.
— Кто знал, что он такой хилый?
— Должен был знать. Если не возьмут клиента, это тебе боком выйдет.
— Ты же сам велел. Я все по правилам…
— Ладно. Пошли отсюда. Гаси свет.
Густав огляделся, взял со стола бутылку, сказал с усмешкой:
— Придется конфисковать. На ней отпечатки пальцев.
И первый пошел к двери.
Кондратьев прилетел в Гамбург ночным рейсом. В аэропорту взял машину и уже через два часа был в Ольденбурге. Сразу к Клаусу не пошел, постоял в отдалении, понаблюдал за домом. Перед ним, тускло освещенное уличным фонарем, было знакомое высокое крыльцо кирпичной кладки, семь ступенек, железные перила. За крыльцом, он знал, имелся укромный уголок, где стояли два круглых пластмассовых бака для мусора. Утром приедут мусорщики, заберут эти баки и на их место поставят пустые. Он видел эти баки, в темноте они походили на спрятавшихся, присевших на корточки людей. Но это были именно баки. Двое мужчин, спустившиеся с крыльца, не прятались, а сразу прошли к машине, стоявшей довольно далеко, метрах в ста. Один из них шел как-то странно, при каждом шаге приподнимаясь на носках, будто пританцовывая.
Некоторое время Кондратьев еще постоял в тени, понаблюдал. Все было тихо, только какие-то сполохи время от времени метались в узком переулке, и будь Федор не в таком напряженном состоянии, сказал бы, что это сны мечутся от стены к стене, от окна к окну.
На крыльцо он поднимался спокойно, не сгибаясь и не оглядываясь. Если кто наблюдает, то пусть думает, что свой. Дверь оказалась не запертой, и Федор вошел в тамбурок перед лестницей, ведущей на второй этаж. Было совершенно темно, но темнота не пугала, поскольку все он тут знал.
Постояв и послушав тишину, он опустил руку в карман, вынул тонкий карандашик карманного фонарика. Не включая его, достал маленький револьвер. Это была точная копия тех пластмассовых детских пугачей, что продаются во всех магазинах по семь марок за штуку. Но этот пугач был совсем не детский, стрелял он настоящими пульками, точнее — стрелками с каплей препарата, вызывающей мгновенный паралич рук, ног, а то и всего тела, в зависимости от того, куда ужалит эта пчелка. Револьвер так и назывался «Пчела», и главное его достоинство было в том, что его не замечали металлоискатели, во множестве натыканные в аэропортах, учреждениях, банках.
На лестнице четвертая и шестая ступени скрипели. Это Федор знал. Он перешагнул их и совершенно бесшумно вошел в прихожую.
И в прихожей он тоже мог ориентироваться в темноте. Слева была дверь на кухню, справа еще две двери — в комнаты. Луч фонарика обежал двери, остановился на выключателе. При закрытых дверях свет можно было включать, не опасаясь, что его увидят с улицы. Именно поэтому Федор не видел света, хотя те двое, что вышли из дома, сидели тут, ясно же, не в темноте.
Он нажал на выключатель и вздрогнул, сразу увидев голые ноги, высовывавшиеся из-за стола.
Клаус лежал в ночной пижаме, в сбившемся на сторону халате, с лицом не просто бледным, а землисто-серым, бескровным. Пульса Федор не ощутил, а когда прижался ухом к груди, услышал не стук, а какое-то шипение и непонятную вибрацию.
Надо было вызывать, скорую помощь и Федор шагнул к телефону. Снял трубку и вдруг увидел, что провод оборван. В растерянности оглянулся на Клауса. Тот лежал с открытыми глазами, и губы его шевелились.
— Что?!
Федор кинулся к лежавшему, наклонился к самым губам, разобрал шелест звуков.
— Я знал…
— Что знал?..
— Не помру, не увидев…
— Погодите, я вызову врача.
Клаус качнул головой, закрыл и снова открыл глаза.
— Убили…
— Кого? — Федор похолодел, подумав о Новикове. — Курьер был?
— Уехал.
— Куда?
— Штутгарт, Моцартштрассе, пять, Фогель… Там… это.
Клаус судорожно вздохнул, закатил глаза и задергался. Федор отшатнулся, вскочил, не зная что делать. И вдруг услышал скрип на лестнице. Стремительно отшагнул за ближайшую дверь, втиснулся в простенок, который приметил еще в прошлый приезд сюда.
Вошли двое, это Федор определил по тому, как долго закрывалась входная дверь. Потом послышались голоса.
— Ты почему свет не погасил?
— Вроде бы гасил.
— Вроде бы! — передразнил первый голос. — Он, что ли, вставал? Встал, зажег свет и опять улегся?
— Да гасил я!..
— Правильно сделали, что вернулись. Нельзя, чтобы он очухался. Если жив, вколи ему что надо.
Федор выдвинулся из своего закутка, приготовил револьвер. «Пчелка» уложит этих двоих в один миг,
