конкретные, осязаемые.
Защемило сердце. Клаус сходил на кухню, накапал в стакан своего сердечного, выпил. Постоял, прислушиваясь к себе, и, шаркая шлепанцами по жесткому паласу, пошел в спальню, где был нитроглицерин. Там попалась ему на глаза книжка 'Deutsche und Russen. Tausend Jahre gemeinsame Geschichte' — 'Немцы и русские. Тысяча лет совместной истории'. Сунув таблетку нитроглицерина под язык, он сел к столу, положил книжку перед собой. Но не открыл, поскольку знал содержание почти наизусть.
Действительно, тысячу лет, никак не меньше, немцы и русские ищут контакты друг с другом. Случались, конечно, и конфликты. Но контактов-то было не в пример больше. Это двадцатый век поссорил народы. А до двадцатого века совместная история немцев и русских вовсе не являлась цепью военных споров. До двадцатого века ненависти между нашими народами не было и в помине. Столкновения редки, во всяком случае, не чаще, чем с другими соседями. Но были длительные эпохи плодотворных отношений, проникнутых взаимопониманием, даже симпатией.
Что же произошло с немецко-русскими отношениями в двадцатом веке? Прав этот курьер, кому-то надо было рассорить народы, разодрать Европу по русско-немецкому рубежу. Кому? Зачем? Не затем ли, чтобы отвести глаза немцев от Востока, чтобы раздробить Россию на куски? Целостная, она оставалась пространством, готовым принять интеллект, силы и средства германской нации. Раздробленное на куски, это пространство расклюют заморские стервятники. И немцев к нему, конечно же, не подпустят…
Нет, видно, уж ему не уснуть этой ночью. Клаус встал, подошел к окну. Тускло освещенная улица казалась вымершей. Аккуратные, почти одинаковые домики напоминали памятники на забытом кладбище, а ряды стоявших вплотную друг к другу автомобилей походили на кладбищенскую ограду, выложенную из громадных валунов.
Одинокий пешеход, появившийся в конце улицы, нарушил эту картину вечного покоя, достойную кисти Каспара Давида Фридриха. Пешеход не был пьян, что объясняло бы его появление на улице в столь позднее время. Он шел прямо, присматриваясь к автомобилям. Остановившись возле одного из них, он открыл дверцу с правой стороны, по чему Клаус сделал вывод, что человек этот не немец, а, пожалуй, англичанин, — у их машин руль с правой стороны. Подождал, когда загудит мотор. Но проходили минуты, а мертвая неподвижность улицы все не нарушалась. Это было странно, но Клаус не стал ломать голову над загадкой, которая его не касалась, лег в постель, рассчитывая все же заснуть.
Клаус, однако, ошибался. Появление ночного гуляки в столь неурочный час имело к нему прямое отношение.
Человек сел не за руль, как думал Клаус, а на соседнее сиденье, звучно зевнул и спросил:
— Выпить есть?
Другой человек, сидевший слева, за рулем, достал из-под сиденья большую бутылку.
— Немного вермута.
— Тут же его чуть!
— Остальное вылакал наш клиент. Еще прошлой ночью.
— Не трепись, Ганс. Сам, небось.
— Я, конечно, помогал. Как иначе, Густав!
— Надо было купить. Знал, что ночь придется дежурить.
— Откуда же я знал?
— Ладно, докладывай.
— Чего докладывать? Спит наш клиент на мягкой перине. Сам видишь. — Он со злостью ткнул пальцем в приборный щиток, на котором изредка вспыхивал розовый огонек.
Они помолчали, тупо наблюдая за импульсами сигналов.
— Выпить охота! — Густав снова зевнул и вдруг оживился: — Слушай, тут бензоколонка недалеко, сбегай за пивом. А может, и еще чего прихватишь.
— Давай скатаем на машине.
— Место займут.
— Кто? Пусто вокруг.
— Мало ли что пусто. А стоит отъехать, как тут же и займут. Принцип вредности. Проверено.
Вылезать из машины Гансу не хотелось. Не приперся бы Густав, продремал бы до утра. Но вылезать все же пришлось: при Густаве не поспишь, а если не спать, то как без выпивки?..
Вернулся он скоро: Густав не успел даже задремать под усыпляющее пиканье «маяка».
— Ушел! — выдохнул Ганс, рванув дверцу машины.
— Кто?
— Клиент. Уехал еще вечером.
— С чего ты взял?
— Таксист только что вернулся. В Бремен отвозил.
— Именно его?
— Русского отвозил. Кто еще тут русский?
— А 'маяк'? — Он потрогал все моргающую холодную пуговку на приборной доске.
— Что «маяк»? Оставил книжку, а сам ушел. А мы, дураки, сидим, уши развесили. Давай радируй, пускай ищут там.
Густав тяжело вылез из машины, посмотрел на часы.
— Успеем радировать. Пошли.
— Куда?
— Туда! — рявкнул Густав, махнув рукой в сторону дома.
— А если он тут? А мы панику разведем. Пошли скорей.
Громкие голоса и торопливые шаги всполошили улицу. В одном из домов зажегся свет: кто-то, значит, проснулся. Но им было теперь все равно: таиться не имело смысла. Поднявшись на высокое крыльцо трехэтажного дома, позвонили раз, другой, третий.
— Откройте. Полиция, — резко, чтобы звучало построже, сказал Густав в переговорную коробку у двери, как только в ней щелкнуло, включилось.
— Что вам надо?
— Это мы объясним. Открывайте.
Они топтались на крыльце и ждали. Знали: потянет хозяин, а все равно откроет. Поймет: не открыть — будет хуже.
— Входите, — сказала коробка. — Осторожнее, там лестница. Выключатель над первой ступенькой. Извините, что не могу встретить, я раздет. Как подниметесь, выключите, пожалуйста, свет. Выключатель над последней ступенькой.
Они не хотели сразу пугать старика, поэтому проделали все, как было сказано, и тихо вошли в ярко освещенную прихожую. Клаус в домашних шлепанцах, в накинутом на плечи халате стоял возле стола, держась рукой за высокую спинку стула.
— Извините, если можно, поскорее. Я очень плохо себя чувствую и должен лечь.
— Это зависит от вас, — сказал Густав. — Точнее, от ваших ответов.
— Вы в самом деле из полиции? Покажите документы. Или я должен позвонить, справиться.
— Документы есть, не беспокойтесь.
Густав полез за пазуху, но достал не документы, а пистолет, положил на стол.
— Где ваш гость?
— Уехал. Еще вечером.
— Куда?
— Наверное, на вокзал.
— Мы должны осмотреть дом.
Второй из пришедших, низкорослый, с быстрыми бегающими глазами, не спрашивая разрешения, пошел по комнатам, всюду зажигая свет. Чем-то он там шелестел, что-то уронил. Но вернулся скоро, бросил на стол черную книжку с надписью «Adjutant». Из-под разрезанной обложки торчал угол рифленого картона.
— Это его блокнот?
— Его, — ответил Клаус. — Господа, вам не кажется…
