— Ну, ты даешь. А дурь классная. Тащит в умат.
— Ладно, — неожиданно для себя сказал Митя. — Я пошел.
— Ну давай, иди, — покачал головой Вася. — Привет семье.
— Пока.
Митя посмотрел на Ольгу. Она не ответила на прощание, лишь кивнула — «пока, мол».
«Сволочь! — кричал про себя Митя, сбегая по лестнице. — Сволочь! — беззвучно вопил он, выскакивая на улицу. — Гадина! — неистовствовал он, летя широченными шагами к открывшемуся уже метро. — Сволочи! Гады! Суки!!!»
— Сколько времени? — повторила Оля.
— Сейчас…
Матвеев с трудом поднял руку и посмотрел на запястье. Часов не было. Стараясь не застонать от сверлящей голову боли, он сполз с кровати на пол и, встав на четвереньки, стал шарить руками по полу. Трусы, носки, брюки… Ага, вот.
Он поднес часы к глазам, но звонок в дверь заставил Митю вздрогнуть и отвести взгляд от светящегося циферблата.
— Кто это? — спросил он.
— А я знаю? — отозвалась Ольга. Она лежала в прежней позе, выставив на свет божий свою крохотную, но очень аппетитную попку и зарывшись лицом в скомканную подушку. — Иди посмотри.
Звонок повторился. На этот раз он был длиннее и настойчивее. Очевидно, ранний гость, стоявший на лестнице, поставил перед собой цель непременно разбудить хозяйку и заставить ее открыть дверь.
— Тебе это надо? — спросил Митя.
«Какие— нибудь гопники, -подумал он. — Знакомые алкаши. Наверняка. Прознали про Василька. Торопятся начать поминки. Как же — такой повод! Можно месяц пить на чистом глазу. Никто не осудит».
— Мне надо… Мне надо спать, — промычала Ольга.
Дверной звонок завопил снова, но на этот раз его дребезжанье слилось с пиканьем Митиного радиотелефона.
— Алё, — еле ворочая языком, сказал Матвеев, поднеся трубку к уху.
— Открывай, Матвеев! Ты чего там, совсем опух? — Голос Бориса Дмитриевича был бодрым и напористым. — Открывай. Е-мое, работать надо. Давай быстро!
— Э-э… Это вы? Вы где?
— Где-где… там! За дверью стою. Открывай, я тебе говорю!
— Сейчас… Сейчас, только оденусь.
— Блядь! — смачно сказал Гольцман. — А то я тебя не видел. Было бы на что смотреть. Открой дверь, тебе говорят, потом оденешься!
Митя натянул трусы и бросился в прихожую, натыкаясь на стены, задевая за углы мебели, матерясь и тяжело дыша.
— Что там такое? — недовольно крикнула Ольга, подняв наконец голову.
— Сейчас, — буркнул Митя, возясь с древними, плохо поддающимися замками.
— Ну, хорош! — весело воскликнул Гольцман, когда Митя справился с дверью и, распахнув ее, встал на пороге.
— Проходите.
Митю качнуло в сторону, и он привалился к стене.
— Трусы надень нормально, — ехидно заметил Гольцман, проходя мимо. — А то, по народной примете, отхарят тебя, симпатяга ты этакий!
Трусы на Мите действительно были надеты наизнанку.
— Где она? — спросил Гольцман, понизив голос, когда Митя захлопнул дверь и прошел вслед за Борисом Дмитриевичем на кухню.
— Там, — махнул рукой Матвеев. — Еще лежит.
— Ага. Хорошо. Ты, друг мой, давай-ка одевайся, мойся и дуй на вокзал.
— А что там?
— У тебя, Митя, мозги совсем заспиртовались за ночь. «Гротеск» приезжает из Москвы. Встречать надо. У них, между прочим, сегодня концерт.
— Сегодня?!
Митя схватился за голову.
— Борис Дмитриевич, у вас водки случайно нету?
— Есть. Что, поправиться надо?
— Не то слово.
