палубу помочь парням грузить ее в трюм и на палубу.
— Не думал я, братки, что сразу налечу на рыбу. Чиф, как нарочно, подвел к самому косяку, — говорил Джеламан, вместе со всеми работая на палубе.
— Теперь Серега приутихнет малость...
— По-другому запоет.
— Плюнь три раза.
Парни, отоспавшись за переход, работали с веселой лихостью, да еще погодка притихала, взгоралось солнышко. Воздух был по-утреннему свеж и прозрачен.
— Пока нам везет.
— В плохую погоду она почему-то лучше берется, — сказал Женя.
— Чумная же, — утвердил Казя Базя.
— Какой примитив, какой примитив, — болтал Бес. — Никто ничего не знает о вестибулярном аппарате.
— Куда шуруешь? — рявкнул Казя Базя на Беса, который по причине рассеянности кидал рыбу мимо трюма. — Вестибулярный...
Когда уже залили трюм и доканчивали палубу, Джеламан вдруг бросил багорок и уставился на корму. Потом кинулся к люку машинного отделения:
— Маркович, как там у тебя?
— Нормально, — донеслось из машинного отделения. — Сухо.
— Ахтерпи-ик! — крикнул Джеламан и побежал на площадку. Быстро стал отдраивать горловину ахтерпика. Открыли ахтерпик, воды там до половины уже, все болтается и бушует: ветошь, краска, запасная дель, всякие доски, багорки, топорища... Весь запасной скарб всплыл и бесится от качки.
— Невод быстро на борт, рыбу из невода в море, — коротко сказал Джеламан, — и ведра...
Парни в четыре ведра кинулись кидать воду из ахтерпика за борт, а невод, выпустив из него рыбу, — палубу доливать не стали, — выхватили на палубу. И Джеламан дал самый полный ход... Помпа уж откачивала воду из ахтерпика.
— Может, и рыбу за борт, командир? — спросил дед, смахивая пот. — Смотри, как корма села.
— Н-да. — Джеламан цепко следил за компасом. — Подождем... Если не будем успевать, если подойдет предел, тогда... а сейчас откройте в фальшбортах аварийные портики, чтобы, если понадобится, рыбу спустить с палубы. И все приготовьте для выброски ее из трюма.
— Есть.
— Добежать бы...
Мы с дедом сделали все необходимое на палубе. Дед полез в машину к Марковичу, я подошел к парням. Они работали чётчайше — так всегда бывает в подобные моменты. Я хотел кого-нибудь подменить.
— Сами.
— Мы сами, чиф.
Заглянул в машину, дед с Марковичем сидели перед открытыми пайолами напротив чопиков. Курили. Зашел в рубку к Джеламану: он твердо стоял перед компасом. Спокойный, как всегда.
Спустился в кубрик, закурил и лег на койку, обтянутую целлофаном — койки у нас всегда обтянуты сверху целлофановым покрывалом, чтобы в робе можно привалиться. Лег на спину, закурил, закинул руки и ноги — по всем жилочкам потекла блаженная и сладкая расслабленность. И сила с волей пропали, их не было даже, чтобы поднести ко рту дымящуюся папиросу. Веки тяжелые-тяжелые...
Вдруг в кубрик на поручнях скатился Джеламан, схватил чью-то робу.
— Ну, что там?
— Течем, и капитально. — Он отстукал дробь по трапу.
...Что же я делаю?.. Один в кубрике... Парни воюют с утопающим судном; наверное, уже и рыбу за борт кидают: судя по дифференту, корма будто больше опустилась, — ведь выскочить не успею.
...Что же я делаю? Бросаю вызов судьбе или верю в судьбу? Если суждено утонуть, повешенным не будешь. Положим, наш брат — дикий и невежественный народ: верит в понедельник — рыбачить не начинаем, погоду узнаем не по приборам, не верим прогнозам, рыбу ищем каким-то десятым чувством, интуицией... Предрассудки предрассудками, но вставать ведь надо... Надо... Надо... Сам Джеламан не похож на Джеламана, надо... Р-р-аз! — и вскочил... ну... ну... ну... Сейчас встану... ну. ну...
IV
— Вставай! Пять тыщ сто тринадцать ведер! — орал Женя и тряс меня. — Пять тыщ...
Я возвращался из небытия, перед глазами все было в тумане; не мог понять даже, где я. Может, это все еще сон? Но в путине сны никогда не снятся: рыбацкий сон без сновидений.
— За переход откачали пять тыщ сто тринадцать ведер, — продолжал Женя. Он стоял передо мною, начал переодеваться: стаскивал куртку, свитер.
— А рыба?
— Уже сдали... уже в колхоз идем.
— Что ж на сдачу не разбудили?
— Сами управились... опять на первом месте: Сигай порвался, а Серега никак косяк не найдет. Сегодня рыбы у них не будет.
Ввалились в кубрик Казя Базя и Бес, тоже возбужденные, особенно Бес, он горел весь.
— Га-га-га! Архиконгениально. Га-га-га!
— Что с ахтерпиком? — Я присел на койке, смотрел, как Женя переодевается.
— Качаем потихоньку... Теперь не страшно, сейнер пустой. — Женя стаскивал темное от пота теплое белье; какое же у него все-таки красивое тело: хоть руки, хоть спина, хоть живот. Черт возьми! Сфотографировать бы! Мышцы после напряженной работы вздулись и резко обозначились под тонкой чистой кожей... Какая красота!
— А Серега молчит?
— А что ему еще делать?
Пересилив телесную тяжесть, поднялся в рубку. Дед стоял на руле, Джеламан колдовал над картой.
— Если бы ты видел, чиф, как мы водичку шуровали! — сказал дед.
— В колхоз?
— На ремонт, — ответил Джеламан и замурлыкал свою неизменную песенку, что всегда с ним бывает при «нормальном» — если считать, что на море нет оценки «отлично» и «сверхотлично», — настроении: «Не надейся, рыбак, на погоду, а надейся на парус тугой...»
— Давай поведу, — обратился я к деду.
— Да дубей. Я сам. Тебе на берегу хлопот хватит.
— Тогда зачем разбудили?
V
После, когда прошло много времени, я пытался восстановить в памяти и понять, разобраться, что же со мною тогда происходило? Положим, я был на предельной усталости, положим, и многодневная бессонница сделала мозг ненормальным, но ведь сейнер мог пойти ко дну... И случись в той горячке несчастье, про меня
