могли бы и забыть. Почему же не было страха, почему страх не выгнал меня из кубрика вслед за Джеламаном, когда он прыгнул в кубрик за робой? Страх ведь дело серьезное.
Никак не могу найти ответ!
СЛОМАЛСЯ
I
Когда мы пришли в колхоз, диспетчерша сказала, что Леха Светлов лежит в пустой квартире один, что Катерина уехала, и он теперь не похож на человека. Я понял, что человек сломался. Времени у меня почти не было, но я все-таки пошел к нему.
В квартире дверь была открыта, на нечистом полу валялись разбросанные игрушки, старенькие детские вещички, ненужная поношенная обувь и одежда — следы горячего бегства. Неловко вывернув руку, вниз лицом лежал сам Леха посреди этого всего. Я повернул его на спину: глаза были закрыты, лицо и губы бледные. Он поскрипывал зубами и время от времени шумно вздыхал. Я положил его на сетку пустой кровати, под голову сунул что-то из одежды. Прикрыл дверь и уселся на стул. Закурил.
Неделю назад у него на сейнере произошло «ЧП»: команда отказалась выходить на палубу и требовала, чтобы он гнал судно в колхоз. Он не сразу подчинился, дня два они болтались у плавбазы на бакштове: команда валялась по койкам, жевала сухари — на судне не топилось, не варилось, даже не было света. Леха в одиночестве возился с неводом, растаскивал его по площадке, рассматривал, промерял, менял грузила и наплавы. Подолгу просиживал на борту, смотрел на невод и курил папиросу за папиросой.
Потом пришло указание из правления колхоза уводить сейнер с моря, был самый рунный ход трески.
II
В этом году Леху будто заколдовал кто: не пошла у него рыба, и все — и ничем не объяснишь и никаких причин не придумаешь. Уж половина флота добивала первую половину годового плана, а наша «Четверка», Сигаев «Два раза пятнадцать» и николаевские «Две двойки» добивали уже годовые планы, а у Лехи где-то пять-шесть грузов всего, хоть весь флот знал, как он старается.
С самых первых дней путины ему не повезло.
Вот хоть глубинная камбала. Мы на своей «улитке» по грузу за замет брали, а он не мог. Прибежал он на место один из первых с удлиненными ваерами — Джеламан ему первому «позвонил», они с ним давнишние кореши, — а взять не мог ни одного груза за неделю. Мечет невод вслед за нами, ну прямо след в след, мы не знаем, куда рыбу девать, а у него или зацеп, или порвался, или... полкутца всего поднимает. Ложится в дрейф, проверяет невод, промеряет ваера, все будто нормально. Пошел в замет — вытаскивает полный невод мусора. Мечет второй раз — вытаскивает располосованный от сквера до кутца невод: за скалу зацепился. А ведь починка и переоснащение невода занимает иногда несколько дней.
Как-то он не выдержал, подошел к нашему борту, позвал Джеламана. Я, Казя Базя и Бес тоже перебрались к нему на борт, стали с ихней командой проверять все оснащение невода, ваеров, буя. Правда, один ваер оказался незначительно короче другого, но это еще не причина пустырей, при разной длине ваеров невод работает только одним крылом, но работает же! Сделали мы все, сделали все, как у нас.
— Фу, черт, — сказал Леха, — уже и метать боюсь, до того надоело все...
— Давай мы подождем, посмотрим, — сказал Джеламан, — сдача не убежит. — Мы уже загружены рыбой были.
Пошел он в замет — зацепился. Поднял куски от невода. Мы пошли на сдачу, они легли в дрейф исправлять свое горе.
Потом, через неделю после этого случая, Сигай дал ему свой невод — у Сигая всегда запасные есть. И сигаевским неводом он ничего не поймал.
Ну ладно, в начале путины неудачи — с кем не бывает: команда не сработалась — тут ведь нужна дьявольская слаженность, быстрота и сообразительность хоть при выметке, хоть при выборке, ничего же нельзя предвидеть и предугадать, особенно в плохую погоду; сам капитан не набил руку подлаживаться под течение, вовремя менять хода при подрыве невода от грунта и при закрытии его, после того как невод там что-то поймает; эхолот не вымерен или показывает не ту глубину; сам «огород» еще не изучен — кто его знает, какие там валуны, скалы или плиты на грунте, площадь при замете захватываешь больше двух километров, а эхолот показывает только то, что под судном; случайности какие-нибудь — всякое может быть.
Понятны неудачи и на июньской треске. Она только подошла с океанских глубин, голоднющая, носится в поисках корма как бешеная — тут капитану нужен большой опыт и, самое главное, то, что не дается никакой наукой и не объясняется разумом и логикой, — интуиция: после того как найдешь косяк, надо определить его скорость и направление движения и невод выложить с таким упреждением, чтобы косяк зашел туда; невод же выкладывается по течению, надо еще подладиться под течение, чтобы невод не закрутило и чтобы он раскрытым шел. Джеламану, например, несколько лет не давалась эта наука, и даже такой знаменитый и опытный рыбак, как Андрей Пак, в этом году плохо ловил раннюю треску, хоть в другие годы на этой рыбе по два да три плана брал.
Но вот пошла последняя треска, она жирная, ленивая, ходит по морю целыми скопищами, — и то же самое... и команда не выдержала. Собственно, будь у парней хоть слоновьи нервы и бегемотово терпение, и то вряд ли что получилось бы: ну-ка изо дня в день и несколько месяцев подряд таскать если не пустой невод — а он, кстати, тяжелый, — то с мусором или даже лохмотья от него поднимать, а потом несколько дней ремонтировать его, в то время как другие суда берут полные грузы, а тут ни заработка, ни плана... Капитан же в ответе за все: он и тралмастер, и самый главный рыбак, он самый главный в поиске рыбы, да и судно же надо привести на «огород» в любую погоду, в любой туман, а из навигационных средств на малом сейнере всего лишь компас да эхолот. Одним словом, капитан поилец и кормилец не только своей команды, но и одной восьмой части всех людей колхоза, потому что в колхозе восемь сейнеров и большое колхозное хозяйство живет на те деньги, которые государство выплатит колхозу за пойманную сейнерами рыбу.
И вот сейнер не ловит рыбу уже половину путины... Правы, конечно, парни, что не захотели работать с таким капитаном. Право и правление колхоза, заменившее капитана.
Два года назад Лехе светила другая звезда, почти всю путину он шел за Сигаем, а во втором квартале, вот на той треске, что носится по морю как бешеная, он выскочил на первое место. Помню, нам тогда не везло, Джеламан, разрываясь от бешенства, колотил себя кулаками по шапке и ругался на всех камчатских наречиях. У мыса Озерный тогда рыбачили. Течение здесь по десяти узлов — быстрее, чем скорость самого сейнера при тралении, — грунт ровный, как стол, вулканические плиты. Это хорошо, что плиты, зацепов почти не было, но уж если зацепишься — прощай невод вместе с ваерами: ваер падает в расщелину между плит и утаскивает туда весь невод. Погорели тогда два судна, Андрей Пак и Букека все хозяйство оставили в этих плитах.
А Леха здесь рыбачил всем на удивление: как ни закинет — три кутца, как ни закинет — три кутца. «В рубашке он, что ли, родился!» — сказал тогда о нем Сигай.
В прошлом году Леха тоже прекрасно рыбачил, на четвертое место вышел, особенно хорошо он рыбачил на нашей «улитке», или, как окрестили рыбачки это место, на «огороде имени Джеламана». Все тогда любовались Лехиной работой и думали, что поднимается еще одно рыбацкое светило сигаевской яркости.
