ЛОДКА СЕНОКОСЧИКОВ
Уже неделю мы носились по морю, уже неделю Джеламан не спал, рыбы — ни хвоста.
Настало самое безрыбное время путины — август: треска, нажировавшись, собралась в большие косяки и ушла в океан, на большие глубины, откуда ее никаким неводом не достанешь; камбала еще не скосяковалась и не пришла на те глубины, откуда ее можно брать. Точнее, она уже была и по всему морю, но еще разреженная, может, и косяками где, но искать ее, делать пробные заметы — эхолот ее не обнаруживает, а только неводом можно обнаружить: она ползает прямо по дну — никак невозможно: на морском дне сейчас хозяйничал бычок, делали переходы, уничтожая все на своем пути, полчища крабов, цвела актиния — «розочка», как мы ее называем.
Краб же сейчас был буквально на всех глубинах. Куда невод ни кинь, он приходит с крабом, а это... он как понакрутит на себя дель, повцепляется мертвой хваткой — сдавливающая сила клешни восемьдесят килограммов, — само его тело выломаешь, а с клешней ничего не сделаешь. Изнурительной работы на сутки.
С бычком тоже хлопот много. Разновидностей его десятка два, самый страшный «олень» — есть и «пограничник», и «милиционер», «шахтер», «молдаванка», «павлин», в зависимости от окраски, — он на свои рога так накрутит дель невода, что приходится дробить его рога специальной колотушкой.
Но страшней всего — «розочка». Она, эта штука, с чайную тарелку телом, имеет штук сто щупалец длиною в двадцать сантиметров. В воде щупальца распущены, она корм ими ловит, но только ее из воды — как щупальца скрючиваются и костенеют, захватив все, что попадается. И вот она как закостенеет в неводе... самое настоящее горе рыбаку.
Плохо рыбаку в начале августа.
Но в это время встречаются одиночные исполинские косяки трески, которые по каким-то причинам еще не ушли в океан. Они на поверхности, их можно обнаружить эхолотом. И найти такой косяк — необыкновенное счастье. В прошлом году Серега Николаев в северной части Маркеловской банки набрел на такой косяк, взял ее тысячу центнеров — пять грузов — и сразу выполнил квартальный план, взлетев на первое место по флоту. Андрей Пак буквально на днях нашел косяк поменьше, на три груза. Сигай же каждый год находит такие косяки.
Так вот, такая рыба еще могла встретиться, поэтому уже семь дней Джеламан, по обыкновению всех капитанов, сидел на штурманском столике перед эхолотом, завернувшись в шубу, время от времени подавал команды рулевому и делал карандашиком отметки на карте — он решил обыскать все море. Иногда, сунув руки в рукава и откинувшись, дремал, предупредив рулевого, чтоб поточнее стоял на руле и следил за эхолотом. Просыпался, тянулся к термосу с чаем, закуривал, потом колдовал над картой.
Я уже оговаривался, что Джеламан, как и всякий рыбак северных морей, в некотором смысле был «дикарь»: верил предзнаменованиям и колдовству, боялся понедельников и черных акул... с предрассудками, одним словом. И если ему в голову и душу втемяшилась какая-нибудь идея — вдруг поверит, что завтра в невод попадется говорящая рыба, — то он срастается с этой идеей каждой частичкой самого себя. На этот раз он вдолбил себе, что в этом году он поймает треску в безрыбное время, что по морю плавает где-то его, а не чей-нибудь косяк. И он уже семь дней ищет этот косяк
В эту неделю мы прежде всего отоспались, наладили все на палубе, даже оттяжки заменили и завели новый ходовой шкентель, сшили новый невод, и помылись, и постирались. И в последние два дня чистенькие, побритые, подстриженные — Бес оказался отличным парикмахером — просиживали за столом и сражались в домино. А из ходовой рубки доносилось тиканье эхолота и приглушенный голос Джеламана:
— Курс зюйд-ост!
— Есть!
Или:
— Сергей Александрович, ложись на чистый норд!
В рубку проскакивал Бес, длинный, костлявый, забирал термос, через минуту возвращался, ставил термос на прежнее место — там был уже свежий, заваренный по-особому, «японским способом», чай.
...Уже неделю лента эхолота шла чистейшая, как Марковича череп, но Джеламан знал, что его — именно «его» личный, персональный — косяк где-то рядом, может, в нескольких метрах впереди по курсу, и «никуда не денется». А еще Джеламан знал, что ему в его кровном деле помогает эхолот. Заменяя перо или вставляя новый рулончик ленты, он говорил эхолоту зимой, когда сейнер стоял в ремонте, нежные, ласковые слова, как живому существу. Джеламан не относил эхолот в мастерскую, а держал его дома и в зимние пурговые вечера вместе с Наташкой разбирал его по винтику, прочищал, смазывал — ну разве эхолот не поможет ему найти косяк!
Весь же флот сейчас был на базах. Хоть никто никого и не отпускал с моря, но у того машина испортилась, другому надо подремонтировать брашпиль, эхолот, якорь подкрасить. И в самом деле, позади была предельная работа, впереди осень, так называемый «период тяжелой навигации», когда штормы вспыхивают мгновенно, бураны с белыми мухами, а борта обрастают коркой льда. Прежде чем пойти в замет, невод поливаешь горячей водой, чтобы он расправился и не уходил с площадки смерзшейся кучей. Ну как тут якорную лапу не подкрасить!
Джеламан сейнер в базу не повел, он захотел железно закрепиться на первом месте и оторваться от «чёртов» — Сигая и Сереги. А так хотелось на моторной лодке пронестись вверх по речке — сейчас красным соком наливалась рябина, цвел кедрач, и в это время года тундра была самая красивая. Но с подобными пустяками сейчас к Джеламану лучше не подходи. Он с темным от переутомления лицом, обросшим черной бородой, — побреется, когда найдет и поймает косяк, — с упрямыми глазами сидел перед эхолотом и все чаще тянулся к термосу. И чем больше проходило времени, тем все упрямее сжимались его скулы, а взгляд становился неутомимее.
И вот на восьмой день, когда мы мирно шлепали разбухшими, наподобие блинчиков, картами по чистому столу, голос Джеламана донесся немного измененный.
— Обратный курс. — Он говорил спокойно и тихо! — Градус в градус!
— Есть! — тоже не своим голосом произнес Женя, стоявший на руле.
— Так держать! Секундомер! Где секундомер?
Побросали карты и пыхтящей толпой повалили в рубку — лента эхолота шла вся черная. А Джеламан в той же позе — не дрогнул ни единой частичкой лица — продолжал:
— А теперь пропишем ширину. Четвертый курс! — Говорил он спокойно и без удивления, как бы без удивления он сказал, что дважды два — четыре, а снег — белый. Лента же шла со сплошной записью. Когда запись кончилась, Джеламан потянулся под штурманский столик, достал балберу и швырнул в окно.
— Обратный курс! — и опять потянулся за балберой.
Когда косяк был обозначен балберами со всех четырех сторон и было определено его направление, Джеламан слез с насиженного за неделю места и подошел к рулевому.
— А теперь, Женечка, бразды правления давай мне! — И ко всем нам: — По местам!
Женя выхватил приготовленную еще неделю назад робу и кинулся вслед за нами на палубу. Джеламан, спокойно перекладывая колесо и мурлыча «...а надейся на парус тугой, не надейся на гладкую воду», поглядывал в окно на балберки, прикидывая, как выкладывать невод.
Погода же стояла такая, о какой всегда мечтает рыбак: солнышко, тишь, само море — хоть брейся, свесившись с борта. От такого моря в душе всегда что-то поет, а глаза вспыхивают радостными огоньками ожидаемой удачи. Разметались, конечно, великолепно, и буй выхватили в несколько секунд, и ваера завели без миллиметра неточности. После того как Джеламан положил сейнер на курс траления, стеклись к нему в рубку. Он сунул нам всем по папироске — руки у всех в резиновых перчатках — и показал эхолотную запись. Мы молчали — не дай бог сейчас, когда рыба еще не в трюме, крикнуть «гоп». Хоть мы и молчали, но в глазах каждого так и горела удача, счастье, рыбацкое, счастье! Сам же Вовка был превосходен: спокоен и красив.
И вот Джеламан поставил ручку телеграфа на «самый полный», сейнер рванулся... за кормой всплыл исполинский шар серебристой трески величиною с одноэтажный дом, вода с него так и хлынула — фр-р-
