замка дикими воплями.
Во-вторых, колупалыцики, чесальщицы, хлебатели и любитель пива не приносят абсолютно никакой пользы, некоторые даже не знают своих обязанностей и предаются на дармовых баронских хлебах гнуснейшему безделью. Чем же объяснить присутствие в замке этих людей, этого заведомого балласта? Исключительно традицией. Это не что иное, как отзвук далекого средневековья, когда бароны погрязали в разврате и роскоши, непременнейшим атрибутом каковой считалось наличие в родовом замке чесальщиц пяток и ковырятелей в ноздрях. С другой стороны, трудно отрицать целесообразность и полезность объявлялыцика «Кушать подано» и «Барин проснулись». Как же без него замкочадцы будут знать: спит барин или уже нет и подано ли кушать? К тому же бедняга объявляльщик и не знает никаких других человеческих слов, кроме этих четырех. Теперь касательно того, где все они обитают, продолжал дворецкий. Обитают они где придется. Большая часть замка пустует. Никто не в состоянии назвать точное количество комнат и зал. Многие из этих помещений прислуга и облюбовала себе под жилище. Очень часто можно встретить развешанное поперек какого-нибудь коридора или галереи выстиранное белье. Добавлю также, закончил дворецкий, что количество прислуги, отмеченное в реестре, может оказаться и неточным, поскольку многие слуги с чадами попросту попрятались во время переписи, а некоторых, поселившихся в отдаленных замковых закоулках, найти вообще не удалось. Поэтому следует иметь в виду, что фактическое количество прислуги колеблется от 200,5 шт. до 250,5 шт.
Засим дворецкий попросил разрешения откланяться, дабы тщательно проследить за качеством готовящегося обеда. Я же закурил трубку и принялся задумчиво бродить по галерее с колоннами. Не буду описывать своих размышлений: они путаны и пустяшны. Оставшееся до обеда время я провел в беседах с мамой и Кларой, суть которых за пустячностью опустим также.
После обеда состоялась печальная церемония -перенесение тела барона в родовую усыпальницу под замковой часовней. Присутствовало около ста с половиной человек самой разнообразной прислуги. Почти все безутешно рыдали. Среди особо безутешных плакальщиков я отметил здоровенного детину с огромными челюстями, чье поросшее рыжим волосом тело лишь местами прикрывали ветхий кафтан и все в прорехах кожаные штаны. Это был, несомненно, сторож — 0,5 шт.
Долговязый священник отслужил панихиду, после которой немедленнейшим образом покинул замок в сопровождении нотариуса. Поспешность святого отца граничила с неприличием. Казалось, что он торопится покинуть не аристократический родовой замок, а логово нечистой силы.
Когда долгая и тягостная траурная церемония наконец закончилась, меня подхватил под локоть давешний лекарь.
— Позвольте представиться, — сказал он, замысловато раскланявшись, — вашего покорного слугу зовут Иван Франсуа Альбрехт фон Корпускулус де Суррогатис, но я никогда не возражал против того, чтобы меня называли просто — маэстро Корпускулус. По специальности я — врач, аптекарь, фармацевт, гомеопат, хиромант, астролог, хиролог, графолог, френолог и прочая, и прочая, и прочая. Полный доктор филологии, казуистики, медицины и красноречия, магистр математики… Но хватит, хватит бахвальства! Не пристало ученому мужу неумеренно кичиться своей образованностью. Добавлю лишь, каким образом я очутился в замке. Полгода назад покойный барон сильнейшим образом захворал. Я же путешествовал в этих краях и невзначай в дождливую ночь попросил ночлега в Дахау. Я пришелся более чем кстати. В течение полугода облегчал я страдания страждущего баронского тела, о чем сейчас докладываю новому владельцу замка… простите, не знаю вашего имени.
Я представился.
Маэстро с чувством пожал мою руку, затем, не выпуская ее из своей маленькой, но крепкой кисти, перевернул ладонью вверх и принялся пристально рассматривать переплетения судьбоносных линий и, видимо, усмотрел там нечто значительное, если судить по тому, как неожиданно он воскликнул:
— О Боже! Боже! Боже! Дайте же скорей вашу левую ладонь!
Мне даже показалось, что от нетерпения его бумажный парик встал дыбом. Маэстро буквально водил носом по обеим моим ладоням, удовлетворивши же любопытство, внушительно произнес:
— На левой вашей ладони, выше венерина бугра, отчетливо просматривается латинская литера S, перечеркнутая двумя вертикальными линиями, каковой знак, вне сомнения, предвещал то, что вы получите значительное наследство. Как видите, это уже произошло. Теперь о том, что вас ожидает. Линию вашей судьбы на правой ладони пересекает совершенно отчетливая арабская литера.
— И что же она означает? — спросил я, памятуя, что эта «литера» — не что иное, как след от детского ожога кипятком.
— Это может означать только одно. — Маэстро строго взглянул мне в глаза. — Хотя наука хиромантия туманна и допускает двоякое, троякое, а подчас и четверо— и пятиякое толкование знамений, но знак на вашей ладони свидетельствует о том, что в самое ближайшее время, господин барон, вам суждено встретиться с жестоким и коварным врагом…
— А кто это будет?
— Сие мне неведомо, — отвечал маэстро. — Вы вступите с этим врагом в схватку, которая может оказаться смертельной.
— Гм! — сказал я. — И кто же победит? Я? Или враг?
— Линия вашей судьбы не дает на это четкого ответа. Как вы можете видеть, после пересечения с арабской литерой она разветвляется на несколько более тонких линий, стремящихся в разные стороны.
— И что же это значит?
— Это значит, что даже Господу Богу неизвестно, чем закончится ваш поединок. Вам остается надеяться только на самого себя.
Хотя я и не верю в хиромантию, предсказание меня заинтриговало.
— Маэстро! — сказал я. — Может быть, вы все-таки ошибаетесь? Ибо, насколько мне известно, никаких врагов у меня нет…
— Это вам только кажется, — резко перебил меня маэстро, — и вообще, молодой человек, я занимаюсь хиромантией уже более пятидесяти лет и никогда не ошибаюсь, за исключением разгадки знамений с пятияким значением, и даже тогда я остаюсь близок к истине!
— Извините ради Бога! — сказал я. — Я не хотел вас обижать.
— Извиняться, — резко отвечал маэстро, — будете потом, когда мое предсказание сбудется! А сбудется оно неминуемо!
— А нельзя ли, — спросил я, — как-нибудь этого избежать? Знаете ли, перспектива смертельной схватки меня как-то не очень прельщает…
— Избежать? А зачем?
Такой ответ изумил меня до крайности.
— Как зачем?
— Зачем, юноша, зачем? Своим уклонением от предначертанного вы лишь отсрочите смертельный поединок, но никоим образом его не избежите!
Согласись, Леопольд, тут есть отчего загрустить. Все-таки мрачное предсказание остается мрачным предсказанием, и, даже изреченное совершеннейшим безумцем, оно способно надолго испортить настроение. Впрочем, я немного сгоряча опорочил любезного маэстро. Чудаком его назвать можно, но уж никак не безумцем.
— Но не стоит отчаиваться, юноша, — продолжал он. — В моем лице вы видите надежного своего союзника. Также добавлю, что то, что вы встретили меня, — предзнаменование как нельзя более благоприятное!
— Хотелось бы в это верить, — сказал я.
— Разговор с вами, — сказал маэстро, — мы продолжим немного позже, а сейчас я хочу, чтобы вы представили меня вот этим дамам.
Увидев выходящих из-под сводов усыпальницы мать и сестру, маэстро раскланялся столь учтиво, что даже несколько раз подпрыгнул и дважды, подобно волчку, обернулся вокруг своей оси.
И мать, и Клара испуганно отшатнулись. Клара в возмущении покрутила пальцем у виска.
— Не получилось знакомство! — Маэстро был заметно удручен. — А жаль! Во время оно я слыл среди дам приятным собеседником. Дамы, молодой человек, не хвастаясь скажу, сходили с ума от одного моего вида. Лучшие красавицы Баден-Бадена, Ниццы, Бата и даже холодные снежные королевы завьюженного
