Падая, услышал, как во второй раз щелкнула тетива. Стрела взъерошила волосы на затылке и ушла в небо.
Клинок ткнулся в мягкое. Раздался хриплый вскрик, и Глеб ощутил под коленом дергающееся тело. Рывком подхватился на ноги, меч сам выскользнул из пронзенной груди стрелка.
- ...зади! - услышал вопль Пяйвия, развернулся, словно флюгер на спице, и сшибся - меч в меч - со вторым противником.
Заливисто заржал гнедой. Отбив удар, Глеб зыркнул в сторону, увидел Пяйвия, перебравшегося в седло, и вместе с выдохом выбросил из горла крик:
- Гони!
Клинки лязгнули раз, другой. В полутьме Глеб не разбирал вражьего лица - видел только серое мельтешащее пятно. Выждав момент, резко пригнулся и сильным тычком снизу вверх всадил меч в подбородок чужака. Тот вскинул руки, в горле забулькало... а Глеб уже бился с третьим. До слуха сквозь натужное дыхание и звякание мечей донесся конский топот - Пяйвий мчался прочь от места схватки. Внезапно стук копыт прервался... мгновение... и возобновился опять но уже не отдаляясь, а приближаясь.
С третьим Глеб разделался в полминуты - качнулся вправо, влево, увидел, как чужак неуклюже, по- мужицки, размахивается, отводя руку с мечом за спину, и коротким косым ударом рассек его от плеча до сердца. Труп тяжелым мешком свалился на дорогу. Глеб, прерывисто дыша (не столько от усталости, сколько от нахлынувшего азарта), волчком крутнулся на пятках и увидел Пяйвия, только что спрыгнувшего с коня. Шагнул к нему, растягивая губы в успокаивающей улыбке, и вдруг остановился, заметив у того в руке невесть откуда взявшийся нож.
Пяйвий держал оружие странно и даже нелепо - за лезвие, рукояткой вперед. Глеб раскрыл рот, чтобы спросить, но в этот миг нож молнией, сверкнувшей в лунном луче, вырвался из ладони жителя далекой земли Тре и скользнул по воздуху куда-то вбок. Глеб повернул голову и увидел, как стрелок тот самый стрелок, которого считал мертвым, - заваливается на бок, выпуская из слабеющих рук изготовленный для выстрела лук - а в шее у него торчит всаженный чуть ли не по рукоять нож Пяйвия!
Неожиданная сила, которая обнаружилась в этом щуплом изголодавшемся пацане, изумила Глеба не меньше, чем недавний разговор о полунощном крае. Он опять открыл рот, но успел выговорить только полслова:
- Спа... - и увидел за спиной Пяйвия еще одного - четвертого! разбойника.
Тот подходил неторопливо, тяжелым крепким шагом, как идет навстречу опасности воин, побывавший в десятках, а то и в сотнях поединков и уверенный в своей силе. В левой руке он держал что-то, напоминавшее короткую дубинку.
Между ним и Пяйвием оставалось сажени две, и до Глеба дошло, что через мгновение этот непонятный, но ставший вдруг таким близким парень рухнет с проломленным черепом. Он бросился вперед, готовый в случае чего подставить под удар собственную голову. Но разбойник, похоже, и не думал нападать на Пяйвия. Чуть приподняв дубину, он смотрел прямо на Глеба и ждал, когда тот окажется рядом. Глеб на бегу оттолкнул Пяйвия к обочине и очутился лицом к лицу с чужаком.
Меч взмыл в воздух и опустился на ловко подставленную дубину. Только тут Глеб разглядел, что это была вовсе не дубина, а окованная железом шипастая булава. Чужак орудовал ею очень умело и выжидал удобный момент для ответной атаки.
Глеб понял, что перед ним опытный боец, которого натиском и горячностью не возьмешь. Стал действовать осторожнее, жалея меч и остерегаясь внезапного выпада. Боковым зрением уловил на обочине шевеление, подумал, что Пяйвий по доброте душевной может и во второй раз пособить - знакомым приемом всадить нож в бок чужаку. Крикнул предостерегающе:
- Не трожь! Я сам!
Этот выкрик подстегнул разбойника. Булава замелькала с такой быстротой, что у Глеба зарябило в глазах. Он отступил на шаг, потом еще на один, выворачивая руку с мечом и отбивая удары, от которых трещали суставы.
Негаданно пробудилась боль в правом плече. Кто-то из разбойников успел-таки царапнуть мечом, и рана, которую впопыхах даже не заметил, от резких движений сперва засаднила, а потом вспыхнула и стала сверлить тело острой непроходящей резью. Глеб сцепил зубы, понял, что долго не протянет. Чужак бился хладнокровно, всей своей манерой показывая, что сил у него с избытком и спешить некуда. Бой предстоял затяжной - до измора, до мутной пелены в глазах, быть может, до того момента, когда у одного из двоих от бессилия разожмутся пальцы, держащие оружие.
Если б не рана, Глеб охотно потягался бы с чужаком в выносливости, но теперь... Теперь, если ничего не изменится, он обречен. 'Обречен-н-н!' - медным колоколом зазвенело в мозгу. Глеб тряхнул головой, испугался, не пропустил ли удар. Нет, длинная рука с булавой вычерчивала круги и зигзаги совсем рядом, но пока что ни разу не коснулась его. Впрочем, что за утешение? Не сейчас, так после. Исход ясен...
Глеб попробовал схитрить, пошел на риск - решил не отбивать удары, а нырять под булаву, чтобы, улучив момент, попытаться снизу или сбоку достать мечом широкую грудь чужака или хотя бы руку, мощную, облаченную в боевую рукавицу руку, которой тот сжимал оружие. Напрасные надежды! Чужак сразу разгадал уловку, сам неожиданно, без замаха, выбросил кулак с булавой вперед, и Глеб едва успел убрать голову. Один из шипов разодрал кожу на щеке. Так, начало есть. Что дальше?
Руку от плеча до кисти ломило уже нестерпимо. Глебу казалось, что каждый раз, когда меч сшибался с булавой, под кожу тугими струями брызгал кипяток, который растекался по всему телу, ошпаривал мышцы, кости, нервы и заставлял спотыкаться бешено стучавшее сердце. Может, зря остановил Пяйвия? Может...
Нет! Вдвоем на одного, ножом в спину - разбойничья повадка. Ему ли, внуку княжеского воеводы Свенельда, честному воину, прожившему на земле тридцать бурных лет и триста раз вот так - без шлемов и забрал - глядевшему в глаза смерти, опускаться до подлости, спасая жизнь, пускай даже очень хорошую жизнь? Любую мысль об этом - долой! Жаль только одного - что погибнуть доведется не в благородной битве с иноземной ратью, а от руки черного ночного лихоимца, который, поди, и говорит-то с ним на одном языке...
Отступать дальше было некуда - чужак загнал его в лес, и меч хлестал по нависшим ветвям. Рукав кафтана намок и отяжелел от крови, рана жгла, словно в плечо воткнули раскаленный прут. Глеб чувствовал, что рука, а вместе с ней и вся правая половина тела немеет и отказывается служить. Он взмахивал оружием, как птица подбитым крылом, и как-то тупо и отрешенно удивлялся, почему чужак до сих пор не нанес последнего - сокрушающего и победного - удара. Неужели устал? Вряд ли. Булава крутилась, как мельничный размах, - мерно и безостановочно.
Глеб понял, что силы вытекли - осталась разве что капля. Умирать, пятясь? Недостойно бойца! Он сдавил рукоять меча обеими руками и ринулся вперед - на шипы, на железо, под которым, наверное, совсем недавно хрустели чужие кости, а сейчас хрустнет и его... грудь? голова? Какая разница!
Нога зацепилась за выперший из земли корень. Глеб, распластавшись, полетел в траву, хотел в последнем осознанном движении дотянуться острием меча до коренастой фигуры чужака, но тот отскочил назад и поспешно убрал руки. Все! Глеб нырнул лицом в мокрый от ночной росы вереск и потерял сознание.
Первое, что услышал, придя в себя, - резкий и частый, будто водили ногтем по костяному гребню, треск огня. С трудом разодрал слипшиеся ресницы и вздрогнул. Вырываясь из недр земли, в плотную смоляную тьму ночи вгрызались зубья ярчайшего пламени. Глеб невольно сжался, но тут же ругнул себя за испуг костер, всего лишь костер... Разведенный посреди просторной лесной поляны, он полыхал, глотая наваленный щедрой рукой хворост, и выщелкивал в небо искры.
Глеб лежал на краю поляны, под гигантской сосной. Спине было мягко кто-то заботливо соорудил ложе из гибких можжевеловых веток и прелой листвы. Раненая рука была туго спеленута белыми лоскутьями, сквозь которые ржавыми пятнами проступала засохшая кровь. В плечо по-прежнему толкалась острая боль, но теперь она была терпимой.
Глеб попробовал приподняться и почувствовал, как его корежит страшная ломота и усталость. Он вытянул левую руку с растопыренной пятерней, вцепился в траву и перекатился на бок. Спину лизнул холодный воздух, но кожа вмиг покрылась обильным горячим потом. Глебу показалось, что тело зарыдало от
