Смерти отлетает присматривать за другими. У меня за спиной, под грохочущей эстакадой сабвея, – Брайтон-Бич, русско-еврейское гетто. Софы и Эллы, Бэлы и Нателлы, отставив мизинчики с алыми коготками, копаются в плодах у входа в лавки. Губы бантиком, обширные бюсты направлены прямо к эпицентру земли.
Эдики и Алики, Толики и Натанчики делают зелененькие в бизнесах под грохочущей эстакадой и по всему мегаполису. Верткие и крутые, Семики и Нолики, голыми руками не возьмешь.
– Сабиночка, кушать иди, кушать.
– Мама, я не хочу кушать.
Это слово шелестит над всем Брайтоном, распростерло свои крыла до самого океана.
– Софа, кушать готовь, кушать, – звонит Натанчик из своего скорняжного бизнеса.
– Приходите вкусно покушать в наш ресторан. Для вас играют Эдик и Толик Куперманы.
– Погоди, я куплю Юрику дыньку.
– Ты его уже очень балуешь.
– После обеда он любит покушать дыньку.
Весь Брайтон-Бич – обширная, изобильная лавка под ржавой эстакадой. Сосиски и колбасы свисают лианами с потолков. Балыки и сыры, сугробы мехов, горы бижутерии.
Моня дымит сигаретиной «Мальборо» посреди русской бакалеи. Огурчики, сельди, маринованные оливки. Медленно и строго деревянным пинцетом накладывает всего. Энергичным щелчком отправляет «Мальборо» на пол, расплющивает окурок каблуком техасского сапожка с серебряной шпоркой.
– Сегодня у вас нет ряженки, Риточка? – вопрошает жена Софочка, складывая губы сердечком.
– Сегодня у нас не ряженка, а мацони.
Здесь изъясняются не словами, а цифрами. Диалог у мясной лавки:
– Зачем тебе мучиться, Эдик? Дышать ржавчиной? Живи с процента. Сейчас двенадцать с четвертью.
– Ты говоришь, чтоб я положил на си-ди?
– Предположим, забудь о двенадцати с половиной. Пусть будет десять. Все равно ты в профите.
Но почему они так серьезно занимаются копанием во всей этой снеди? Копание в помидорах как отправление религиозного обряда.
– Как ты думаешь, отчего вокруг так много дебилов? – спрашиваю проснувшегося Марка. – А у так называемых нормальных людей лица воинственных дебилов?
Марк, потянувшись и сделав полный вздох, усаживается на любимого конька:
– Потому что это больное общество. Оно безумно. Безумна его основная цель – непрерывное воспроизводство денежной массы. Производство во имя производства. Ты посмотри, как хорошо здесь неразмышляющему обывателю из Союза: токарю, слесарю, механику, торгашу, ювелиру. Он вписался с колес. Это его стихия. А человек с умом и сердцем страдает. Он здесь не нужен. Бездушная машина непрерывного воспроизводства отвергает его.
– Но ведь выехали диссиденты, поборники идеи.
– Не говори мне о них. Это или идиоты, или полууголовники. Люди со всякими извращениями. Ну сам рассуди, по силам ли человеку бороться со сложившейся системой жизни? Если у него хоть капля ума есть, он должен сообразить: нужно или приспособиться, или погибнуть. Ну представь себе, идет стадо, а один баран возникает, бодается с пастухом, блеет и сопротивляется. Здесь ведь тоже особенно не позволят тебе идти против течения. Все эти демонстрации, марши протеста – игра. Все решает элита. В ее руках рычаги и там, и здесь. Все эти диссиденты сами не знают, чего хотят. Диссидентство есть форма самоутверждения дегенератов, уголовников, выродков.
Его веки обведены синевой. Синяки сходятся у переносицы. Как будто человек долго носил синие очки, а потом снял, но очки пропечатались.
– В былые времени изгнание было страшным наказанием. Человека исторгало племя, изгонял народ, и он как бы умирал. Его больше не было, потому что как же он без родного языка, преданий, без людей своего психологического склада, общей с ним судьбы.
– Но ведь уезжают итальянцы, латиноамериканцы, поляки…
– На время, чтобы потом вернуться. Они остаются со своей страной. Важно сознание, что это не утрачено: язык, культура, могилы предков.
– Евреи уехали от антисемитизма, ведь был же там государственный антисемитизм.
– Да евреи в Союзе больше успели, чем в Америке. Разве не были мы там директорами, учеными, музыкантами, писателями, журналистами, разве все мы не закончили вузов?
– Но все равно ты там был еврей.
– Да не еврей я вовсе, русский я. Есть такое понятие – русский еврей. Потому что для меня Ваня с кружкой пива понятней и ближе, чем вся эта сионистская п…добратия. Я с ним на одном языке говорю, кости наших отцов лежат в одной братской могиле. Я родился и вырос в стране великой культуры. Я впитал ее в себя. Она несоизмеримо выше всего того, что меня здесь окружает. Я попал в дикую, нецивилизованную страну. Ты думаешь, американцы не понимают, кто едет? Если человек покидает свою страну, родной язык, народ, с которым у него психофизическое сродство, единая судьба, и едет неизвестно куда, не имея точной информации, этот человек или идиот, или сумасшедший, или агент КГБ. Покинуть страну белых людей, чтобы жить среди дикарей. Где она, Америка? Вокруг меня грязные, дикие, вопящие, обкуренные марихуаной, расслабленные, развращенные, неграмотные, жрущие, е…щиеся, мастурбирующие ублюдки, переступающие через горы мусора. Десятки миллионов ублюдков, и ничего святого. Жизнь под знаком доллара, построенная на конкуренции, борьбе за выживание. А у меня совсем другая ментальность. Мне внушали: жизнь должна быть основана на единении людей, кооперировании, взаимопомощи. Ведь по сути их тамошние лозунги верны.
– Но ведь каждый ехал добровольно.
– Это только так кажется. Была создана соответствующая обстановка: самолетное дело, шум вокруг диссидентов, антиизраильская кампания. Евреев перестали принимать на работу. Нужно было создать давление, припугнуть стадо баранов, предназначенных на продажу. И вот когда соответствующее давление возникло, открыли загон. Это ведь не эмиграция, а скототорговля. Это преступление тех и этих перед всеми нами. Одна элита договорилась с другой. Вы нам компьютеры, оборудование, займы, мы вам евреев. Двести тысяч баранов… Диссиденты, самолетное дело, государственный антисемитизм – туфта, прикрытие, а суть в другом. Израилю необходим миллион евреев. Израиль – геополитический форпост, плацдарм у Персидского залива. Необходим миллион евреев.
– Но ведь в Израиль едут сегодня немногие.
– Главное, чтоб стадо двинулось. Неважно куда. Пусть в Бруклин, Джерси-Сити, Квинс. Чтоб реанимировать черные, умирающие районы. И здесь они пригодятся, эти бараны. Чтоб белым песком посыпать черное дно. Обыкновенная скототорговля. Раньше, чтобы забросить резидента, его нужно было долго готовить, придумывать версию, внедрять. А сейчас можно вместе со стадом запустить сотни, тысячи, десятки тысяч. Пойми, и та и другая системы – дерьмо. И там и здесь все определяет элита. Обыкновенные элитарные системы. Только там разрушается экономика. Они не могут бесконечно наращивать вооружение. За Америкой не угнаться. Дайте передохнуть. Запад отваливает миллиарды долларов: поставки, кредиты… А в обмен всего лишь миллион евреев, миллион обывателей, человеческого дерьма, мутителей воды, идиотов с отбитыми мозгами.
– Отчего они все время копаются в помидорах? – спрашиваю я. – Копание в помидорах как отправление религиозного обряда.
– Потому что это и в самом деле обряд. Ради этого покинута родина, естественная среда обитания. Эти роскошные лавки Снайдерса есть реванш за разнузданных негров по соседству, грохот над головой, тяжкий труд, ад и преступность сабвея. У одного писателя герои живут в кастрюле с супом. Поплавают, нырнут, откусят от гигантской клецки, вынырнут опять. Эти люди живут в кастрюле с супом. Жить, чтобы есть свой суп.
– Мне пора, – говорю я, – мои клиенты поджидают меня.
Я проживаю среди ягодиц. Нужно забрасывать пишущую машинку в багажник и ехать. Мои бабочки слетаются к часу дня.
Майкл Тевел, двухметроворостый двадцатидвухлетний гвардеец с
