это?
И куда все они уходят? Викинги, эсэсовцы, шесть миллионов евреев?
Им нравилось после полуночи мчаться по пустынным хайвеям, сменяя друг друга за рулем. Им нравилось заезжать в зону отдыха на семнадцатой, в двухъярусный дворец, с ресторанами, туристическим агентством и конференц-залом.
Но после полуночи здесь было безлюдно, лишь на первом этаже проворная седая негритянка, похожая на Эллу Фицджеральд[51], подавала кофе.
В эту ночь им повстречалась романтическая пара. Он стройный, небрежно одетый. Немолодое левантийское лицо с бородкой. У нее главное были ноги.
Короткая юбка и ноги. Стройные ноги балерины, которыми она выступала, пятки вместе, носки врозь. Как будто только что сняла пуанты. Они прогуливались по залу, пили кофе и улыбались друг другу.
– Как ты думаешь, Нюнюшкин, о чем это они?
– Она спрашивает его: «Как ты думаешь, кто этот похожий на Троцкого издерганный джентльмен и эта усталая тоненькая леди с римским носом?»
– А что ты можешь сказать о них? – спрашивает Нинок.
– Я думаю, у каждого из них позади по неудачному браку, как у нас, а она, как и ты, тяжело отработала неделю и теперь мечтает надышаться воздухом горных долин.
– Вот-вот… всю неделю на упаковке. Сейчас откину сиденье и посплю. А ты смотри, не засни за рулем.
Он пристраивался обычно за хвостовыми огнями передней машины и долго шел за ними, чтоб не напрягать глаза. А когда она уходила на свой EXIT, он устремлялся вперед в поисках следующего лидера. Иногда лидер пугался ночного преследователя, сворачивал и стоял, включив мигалку. Тогда приходилось мчаться, напрягая глаза, притормаживая в облаке, улегшемся на ночь на перевале. Он мчался и думал: как было бы нехорошо ему сейчас одному в этом тумане и как хорошо, что рядом Нинок, который, просыпаясь, шепчет:
Главное сейчас не сбить оленя. Это было бы плохо для оленя и машины. А хуже всех для Нинка. Ей пришлось бы тогда сострадать мне, оленю, оленьей семье, «нисан-альтиме».
И тут он увидел оленей. Они паслись в «междуречье», меж серпантинами встречных дорог, фосфоресцируя выпуклыми глазами, нервно обмахиваясь хвостиками с белым подбоем. Видимо, олени глупеют без пум и волков. Все сбилось с оси. Орлам не нужно бросаться камнем на добычу. Свежая убоина лежит на шоссе. А ведь совсем недавно здесь жили индейцы делавары. От них осталось только название реки. Делавару не нужно было вставать в пять утра, спешить на работу, нести душу на заклание. Ему не нужно было убегать от
– У нас тут фестиваль, – лениво оповестил толстяк. – По сорок пять баксов с человека.
– Но в моем договоре нет этого. Я уже заплатил тысячу за аренду участка.
Тут все были мачо. Они стояли у дороги в своих тевтонских касках, среди «харлеев», пили пиво. Друзья Карла.
Он сидел за дощатым столом у будки и выправлял какую-то бумагу. Аккуратно подстриженный, под газон, с рельефной мускулатурой, обтянутой белой футболкой с черными рукавами, Карл поднялся и медленно пошел к машине на своих балетных ногах, невозмутимый, как бюст Тиберия.
– Pull over, I am sо tired for such overning discussions[52].
Пришлось съехать на обочину, тем более что из-за поворота выскочил черный «коди», в окне которого объявилась старуха Эдна с сотенной наготове, которую тотчас обменяла на два красных браслета.
– Напоминает Бухенвальд, – прокомментировала Нинок, – только там номера вместо браслетов.
– Эй, Мойшке, – сказала старуха Эдна на языке идиш, пристегивая браслеты на запястье себе и спящему Говарду, – ты знаешь, как горит пластмассовый трейлер? Как свечечка. В прошлом году один такой залупался на этом месте и остался без своего Номада. Как свечечка. Дай ему сто баксов, зато ты можешь не запирать свой «аргоси». Зато вокруг ни одного черного. Зато…
И она растворилась в темноте, где светились светляки, будто невидимые солдаты ходили и курили в лесу. Видимо, он необходим, этот хищный элемент мира, как цезий в менделеевской таблице или кальций. Они стояли у дороги и молча пили пиво среди мотоциклов марки «харлей». Друзья Карла.
– Дайте мне ваши водительские права, – невозмутимо сказал Карл, – а завтра обменяете их на девяносто баксов.
– Х… с ним, – сказала по-русски Нинок, – я устала драться, я просто устала… – И протянула свои права.
Вся долина была уставлена трейлерами и трейлерочками. У придорожного костра два ковбоя ритмически массировали чашками ладоней певучую кожу тамтамов. Их полосатый тигровый зверь, помесь дога с терьером, крался за бурундучком. У каждого костра пели скрипки, гитары, банджо.
– Нинок, плюнь в очи тому, кто скажет: Америка – «мани ориентед»[53] . В этой долине больше поэтов и композиторов, чем во всем совке.
– Ведь это в сущности американские Окуджавы, Высоцкие, Визборы и Кимы, – подтвердила Нинок.
Они подняли окна своего «аргоси», впустив горный воздух вместе с песней двух банджо:
Пели два тенора и два банджо на острове, посреди Делавера:
Они слушали, и все не могли уснуть, покуда не угомонилось. А когда угомонилось, их «аргоси» стал как банджо. Поднятый дюралевый люк на крыше пел под утренним дождем, как звонкая мембрана. Они слушали шорохи листьев, шаги енота в траве, дробь дождевых капель по округлой дюрали.
Утром прикатил Денис.
– Ну зачем ему это, Денис?
– Для него власть слаще оргазма.
– Но ведь это несправедливо, – возмущалась в окно Нинок. – Незаконно и несправедливо.
– Попробуйте отыскать справедливость в глубине океана, мэм, где все пожирают друг друга. Разве все мы не оттуда?
– А кто это пивное брюхо с ним? – спросил Нюню.
– Двести татуировок. Из них сто пятьдесят – свастики. Сам считал.
– И почему всюду ненависть, ненависть, ненависть? – повторяла сквозь сетку окна Нинок, остукивая лицо кончиками пальцев. – На ненависть нужно так много энергии. У меня просто нет энергии на ненависть. Наверное, потому, что у меня низкое кровяное давление.
– Неужели они так со всеми, Денис? – поинтересовался Нюню.
– Они обложили данью только евреев. «Джентайлз» с той стороны free of charge.
– What fuck is going an?[55] – возроптала Нинок.
В Денисовом уоки-токи что-то зашипело, потом там обнаружился гневный голос Карла:
– I dont eat shit from nobody[56].
– Он заплатил, только что заплатил, – прорычал Денис и выключил уоки-токи.
Бледная тоненькая Нинок вышла в халатике, держа за уголок сложенную пополам сотенную.
– Разве вы не слышали, мэм, вы уже заплатили.
– Спасибо, милый Денис. Cod bless you, – сказала со слезами в голосе Нинок. – Мы так тяжело трудимся за эти деньги, гипотония с гипертонией.
Денис протянул ей ее водительские права и два красных браслета:
– Не забудьте пристегнуть, мэм. – И, постучав по зубам серебряной дробиной, развернулся и
