укатил.
Сытые, ярко одетые люди в легких алюминиевых креслах пили пиво. Неподалеку жарилась свинья на вертеле, вкусно дымились цыплята на барбекю. Так средневековые бароны приглашали в свои замки странствующих менестрелей и слушали их песни, покуда жарилась дичь.
И кто-то как будто специально запустил в долину множество детей. Для восторга и радости. Растроганная Нинок не удержалась и поцеловала одну маленькую девочку с ямочками и вьющейся гривкой в медовую макушку:
– You are so sweet[57].
Другая девочка, лет десяти, в джинсиках и маечке, толстоносенькая, с индейскими раскосыми глазами, вбежала на холм к самой сцене, подняв руки ладошками за голову, шагнула и покатилась колесом, ноги-руки замелькали, как спицы. Упала на газон как подкошенная, раскинув стройные ноги. Вскочила, припала к плечу толстого румяного мальчика, кокетливо заслоняясь локотком. В ней было столько грациозной энергии, что все так и повернулись в ее сторону, забыв о певцах.
А банджо, гитара, контрабас, скрипка – пели:
Эти простодушные hill-billy с их простодушными песнями. Потом выступил вперед толстобрюхий патриарх певческой семьи в каштановой кожаной шляпе, гриб-боровик с гитарой.
– А это моя дочь, – сказал боровик. – Ей тридцать четыре года. Думал, она останется в девах. Но Бог послал ей хорошего человека, и тот взял ее. Сейчас они споют вам свою песню о гигантском траке, который они водят по дорогам вдвоем.
И вышла маленькая, худенькая, с глазами-вишенками, в джинсовом комбинезоне, а вслед гигант ковбой с гитарой – и запели:
А между тем Банки так и шныряли на электрокарах, устраивая всюду свой немецкий ordnung. Справа от сцены плакат:
NO DRUGS NO KEGS
NO GLASS CONTAINERS
NO OPEN FIRES[59].
И никто не курил марихуану, не разводил костров, не разбрасывал бутылок. И еще, тут не было ни единого негра.
Пузатые крепкие старики с хлопковыми усами – security, – в широкополых кожаных шляпах, следили за толпой, как за стадом на ранчо, уверенно поставив ковбойские сапоги со шпорами на жерди ворот.
– А это одна из моих пяти дочерей, – говорит старик страж другому старику.
Дочь в такой же шляпе и сапогах со шпорами, закованная в замшевые брюки, стройная, с льняным руном до плеч, играет с собакой-львом. Каштановый пес приседает, улыбается, борется мощной лапой с cowgirl, привыкшей повелевать животными.
Но вдруг на сцену вышел индеец, выплыл в чешуйчатом пиджаке, как большая хищная рыба. Раймонд Фейрчайльд, виртуоз банджо, держа на вытянутых руках COX FAIRCHILD – банджо, сработанное им самим, – цена 5000 долларов. Ударил по струнам и запел:
И люди встали, приветствуя виртуоза струн. И полная, инкрустированная золотом луна легла на пологой горе. Луна – банджо Бога.
Оставив Нинка в кресле, он отправился потолкаться среди людей. И вдруг увидел своего дальнего родственника Илью. Изящный маленький джентльмен, в пестром пончо из шерсти ламы, в техасской шляпе с бронзовой пряжкой, поющей в унисон с бронзой его античных сандалий, вкушал кантри-мюзик, откинувшись в шезлонге.
– Вот, сбежал из кемпинга «Сосна», – объяснил Илья после приветствия. – девяносто пять процентов человечества – глупцы. Моргидж, шопинг, карьера. Этот отвратительный эмигрантский smalltalk[60]. Моргидж, моргидж, моргидж[61]. Как будто изо рта выпрыгивают жабы.
– Это потому, что вы гуманитарно сориентированный инженер. Была в совке такая многочисленная популяция.
Обогнув толпу под тентом, они пошли по тропинке вдоль Делавера. Изголодавшись по разумному общению, Илья так и приник к своему родственнику:
– Вслушайся, природа настоена на музыке, я имею в виду не только пение птиц. Все есть ритм, вибрация – от электрона до прибоя. Ты думаешь, этот хилый уродец Моцарт сотворил «Волшебную флейту»? Он просто подслушал музыку у Провидения.
– Но при чем здесь этот песенный конвейер? Тут тысяч пять народа… Сорок пять баксов билет… да торговля кассетами, – вступил я.
– А разве мейстерзингеры не кормились вокруг феодальных замков, разве классическая музыка не была на содержании у аристократии?
– И тем не менее уж больно все похоже на ярмарку, – настаивал я.
– Одни приехали сюда во имя профита, другие – из любви к искусству, я – чтобы познать. Ты знаешь, у меня рыночная профессия, дом, «мерседес». Но я признаю единственную ценность – разум. Эти русскоязычные кики-каки. Спаси меня от них. Приезжайте завтра в мотель «Сосна». Иначе весь мой уик-энд будет осквернен. Для меня нет большего удовольствия, чем диалог с интеллигентным собеседником. Приезжайте.
На другое утро они спустились по семнадцатой дороге на юг и, свернув вправо, оказались у русского мотеля «Сосна». Котлован с гравием, раскисшая глина подъездной дороги, фанерные строения барачной архитектуры.
Хозяин, длинный, с рыжим пухом на затылке, влажными больными глазами, ступая большими шагами по гравию, пытался убежать от лысенького, в шортиках, с неожиданно сильными молодыми ногами.
– Вы же сказали по телефону, помните – вы же сказали, что у вас есть теннисный корт. Иначе я бы не приехал.
– Ну так что? Ну я вас обманул. Поиграйте в пинг-понг, – отбивался хозяин.
– Умолкаю. Но комментс, но комментс. Тогда верните мне мои пятьсот долларов.
– Ну поиграешь три дня в пинг-понг. Биг факен дил[62].
– Умолкаю, но комментс. Тогда вам придется иметь дело с моим лойером.
– А тебе с моим киллером, козел.
Когда они поведали Илье о подслушанном диалоге, тот расхохотался:
– Мы все попались. Этот плут так разрекламировал свой барак! Ну уж в следующий раз не попадемся.
Они пили бургундское в тесном сыром номере, заедая персиками с виноградом.
– Нет, евреям нельзя жить вместе, – вступила жена Ильи. Она все еще сохраняла обаяние южного еврейского типа, но после сорока все больше стала походить в профиль на Данте Алигьери.
– Не будем обвинять всех, – решительно вмешалась Нинок, – моя мама… сердце кровью обливается, пятеро детей… Всю жизнь в трудах. Выпьем за мою бедную маму. Это маленький бокал, но с большим чувством…
– И все-таки ловлю себя на том, что смотрю на толпу евреев глазами антисемита, – сказал Нюню.
– Это потому, – решительно перебил Илья, – что вместе с совковой ментальностью мы сами впитали антисемитизм. Но в толпе «этих шлём» – бывшие крупные инженеры, офицеры-фронтовики, главврачи клиник. Они просто потерялись в эмиграции. Ведь если бы в эту толпу поместить Альберта Эйнштейна, с его висячим носом и нечесаной копной, мы тоже смотрели бы на него глазами антисемита. Всемирный Разум
