подстеречь новый год?
— Конечно! — ответил Сорокин.
— Это сколько дней будет по-нашему? — обратился Кмоль к Тэгрыну.
— Три раза по пять двадцаток, три двадцатки и пять…
— Три раза по пять двадцаток, три двадцатки и пять, — повторил Кмоль. — Однако можно запутаться в таком большом числе.
Прислушиваясь к необычному разговору, Олына разделывала нерп, ставила варить свежее мясо.
Сорокин проследил за тем, как женщина ловко, ни разу не задев кость, расчленила нерпу. Целиком сняла кожу вместе с жировым слоем, разделила тушу, обработала голову, аккуратно вырезала глаза. Возле нее крутились ребятишки. Олына давала им то один лакомый кусочек, то другой. Окровавленные личики сияли от удовольствия. С наслаждением высосали они содержимое нерпичьих глаз. Потом оба — и мальчишка, и девочка — принялись, громко чавкая, жевать глазные оболочки.
— Есть такие бумаги, на которых обозначены дни, — продолжал рассказывать Сорокин, думая про себя о том, что в пологе при всей очевидности значительного разговора о летосчислении и календаре, царит самая что ни на есть дикость. И это на десятом году Советской власти! Сколько же лет должно пройти, сколько раз должны смениться двадцатки дней, прежде чем истинное современное время придет к этому народу, так долго ютившемуся на обочине мировой истории… — Такая бумага называется календарь.
— А эта бумага у вас есть? — спросил Пэнкок.
— Мы не взяли, но это самому сделать нетрудно, — ответил Сорокин.
— Значит, через два дня будем жить в другом году, — промолвил Кмоль и вздохнул. — Интересно.
— Новый год считается большим праздником, — сказал Сорокин.
— Оленей забивают? — оживился Пэнкок.
— Откуда у тангитанов олени? — усмехнулся Тэгрын. — У них в праздник пьют дурную веселящую воду и ноют песни.
— Значит, напьетесь? — с затаенной завистью спросил Кмоль.
Сорокин вспомнил про небольшие запасы спиртного и улыбнулся:
— Не очень.
— Можно попросить Млеткына, — всерьез предложил Тэгрын, — он хорошо умеет делать веселящую воду. Крепкая получается. Синим огнем горит.
— Нисколько не хуже тангитанской, — заметил Кмоль. — Я пробовал.
— Накануне праздника едут в лес и рубят дерево, которое называется елка. Дома украшают дерево разными игрушками, сладостями, свечами.
Сорокин рассказывал и вспоминал сам новогодние елки, которые устраивала мама. Обычно елочка была небольшая, но она стояла на возвышении и от этого казалась высокой. Верхушкой, украшенной стеклянной звездой, она почти доставала до сводчатого потолка подвального помещения кадетского корпуса. Запах зимнего леса на время вытеснял сырой воздух прачечной и напоминал о том, что существует мир других запахов, мир широких просторов, большого неба, чистого снега и зеленого леса… Под елкой, в ватном сугробе, лежали скромные подарки. Ох, эти новогодние подарки! О них начинали мечтать загодя, еще за много месяцев. В иные дни, когда особенно одолевал голод и горькая слюна сводила челюсти, думалось о том, что настанет день, день Нового года, когда под ватным сугробом новогодней елки найдется для тебя кулечек с тремя пряниками, крепкими карамелями, россыпью начиненных патокой конфет, которые так приятно держать во рту, борясь с искушением раздавить их зубами.
«Почему бы не устроить если не новогоднюю елку, то хотя бы праздничный вечер для ребятишек? Да и взрослым полезно посмотреть на «тангитанский» праздник и приобщиться к новому календарю». С этими мыслями Петр Сорокин вышел из яранги Тэгрына и направился в школьный домик.
Над Улаком висела тишина. Луна освещала два ряда яранг, утонувших в снегу по самые крыши. От школьного окна на сугроб ложилось желтое пятно, придававшее синеватому снегу необычно уютный вид. На горизонте громоздились огромные, зловещие, темные пятна — массивная Дежневская гора и тяжелый Инчоунский мыс, выступавший далеко в нагромождения ледяных торосов.
Дома Драбкин был не один. Разложив на коленях лоскутки оленьей шкуры, на стуле сидела Наргинау. Она шила одежду Драбкину для долгого нартового путешествия.
— Етти, — робко приветствовала Наргинау учителя. Она побаивалась его, сердцем чуя, что Сорокин не одобряет ее частых визитов и злится на милиционера, когда тот явно радуется ее приходу.
— Ии, — ответил Сорокин, заметив, что в комнатке чисто убрано, посуда помыта. Только почему-то вместо камлейки и меховой кухлянки на кровати и на столе были разбросаны лоскутки, а на полу лежали какие-то палочки, жердинки.
— Что вы тут мастерите? — с любопытством спросил Сорокин.
— Так и быть, откроем тебе секрет, — с таинственным видом сообщил Драбкин. — Делаем новогоднюю елку.
— Елку? — недоверчиво произнес Сорокин. — Да ты что, рехнулся? Откуда здесь елка? И кустика-то не добыть — все погребено под снегом!
— А мы вот придумали с Настасьей! — гордо заявил Драбкин.
— Откуда она знает про елку?
— Я ей рассказал, — Драбкин достал листок бумаги и протянул Сорокину, — гляди, что мы изобрели.
На листке была нарисована и даже раскрашена цветными карандашами елка. От ветвей шли стрелки с надписью: «Палки с наклеенной оленьей шерстью, крашенной в зеленое». Внимательно приглядевшись к рисунку, Сорокин начал постигать замысел милиционера.
— А что? Неплохая елка может получиться!
— Я начал вытачивать центральный ствол, — сообщил милиционер, — сверлю специальные гнезда, куда будем вставлять ветки. На эти ветки наклеим хвою из шейной шерсти оленя. Это Наргинау придумала… Правда, Настя, это твоя выдумка насчет шерсти?
Наргинау зарделась и молча кивнула.
— Молодец! — похвалил ее Сорокин. — А ведь можно устроить настоящее празднество! Позвать не только детей, но и взрослых! Устроить большое новогоднее чаепитие!
— Не грех и по рюмочке выдать! — сказал Драбкин.
— И пригласить еще соседей — Леночку Островскую с ее учениками.
Дорога шла под мрачными скалами, по кромке льда. Еле видимые нартовые следы то прижимались вплотную к черным камням, то уходили в море, петляя меж торосов и голубых обломков айсбергов.
Собаки резво бежали по снегу, самостоятельно находя дорогу.
В обнажениях скал зелено светились мерзлые потоки, а в углублениях, в темных ущельях, лежал вековой, затвердевший до ледяного снег. Кое-где над дорогой угрожающе нависали и зловеще курились дымком снежные козырьки.
— Иногда стоит только чихнуть, и… сорвется снег, — заметил Тэгрын, проследив за тревожным взглядом Сорокина.
— И что тогда будет?
— Ничего. Все — собаки, человек, нарта останется под глубоким снегом.
— Гибель?
— Да.
Со скал сыпал сухой снег. В понижениях угадывались развалины жилищ, и Тэгрын подтвердил, что здесь когда-то жили чукчи. Потом эскимосские племена прогнали их из этих мест, но и эскимосов осталось не так много, чтобы широко расселиться.
— А сейчас есть вражда между чукчами и эскимосами? — спросил Сорокин.
— Каждый день нету, — простодушно ответил Тэгрын. — Иногда только… но старики не любят этого. В Улаке почти половина женщин родом из Нуукэна.
— А сами нуукэнцы женятся на чукчанках?
— Нет, — ответил Тэгрын.
