коснувшуюся их кончиком своего крыла.
Млеткын злобно выругался, схватил винчестер и выстрелил в человека в полосатой камлейке, запоздало подумав, что поступает опрометчиво. Он тут же упал в снега и уполз подальше в укрытие. Оттуда Млеткын осторожно выглянул и с облегчением вздохнул: человек по-прежнему стоял возле нарты, откинув капюшон кухлянки.
Пэнкок дернул Лену за рукав:
— Скорее отсюда! Скорее! — Он с силой толкнул ее к нарте, щелкнул бичом, и собаки, чувствуя опасность, рванули прочь от этих неприветливых скал.
Лена долгое время не могла опомниться. Только сейчас, немного успокоившись, поняла, что кто-то стрелял в нее и пуля, задев росомашью оторочку, сдернула с головы капюшон. Значит, есть на свете люди, которые хотят убить ее? За что? Что она им сделала? Лена теснее прижималась к парте, словно ища у нее защиты. Выстрел…
— И это тоже для нас! — сказал Пэнкок по-чукотски, но Лена поняла, о чем он, снежная лавина тоже предназначалась для них. Трудно было в это поверить, но ведь Пэнкок не станет врать… Зачем ему?
Когда скалы остались далеко позади, Пэнкок повернул упряжку обратно к Нуукэну.
— Почему мы едем назад? — спросила Лена.
— Надо встретить Сорокина с Утоюком и предостеречь их, — объяснил Пэнкок.
Минут через сорок обе нарты встретились, и Пэнкок, волнуясь и запинаясь, рассказал о случившемся.
Сорокин осмотрел капюшон Лены и увидел след пули — из густой меховой оторочки был вырван клок.
— Надо ехать подальше от берега, — рассудил Утоюк. — Может, этот человек еще сидит в скалах, стережет нас.
Приехав в Улак, Сорокин сразу же бросился в Совет.
— Тот, кто спустится сегодня с гор — тот и стрелял, — решительно сказал Тэгрын. — Мы обязательно узнаем, кто это сделал. Только пока не надо говорить всем.
Сорокин направился в ярангу Пэнкока.
У входа в нее стояли люди. Они молча проводили взглядом учителя. Кто-то всхлипнул.
В чоттагине после яркого дневного света было темно. Лена взяла Петра за руку.
— Как больная?
— Она умерла.
— Как — умерла?
— Сама себя задушила, — пояснил Утоюк.
Когда глаза привыкли к полутьме чоттагина, Сорокин увидел сидящего на бревне-изголовье Пэнкока. Плечи его сотрясались от беззвучных рыданий.
Сорокин подошел и, не зная, что сделать, что сказать, как утешить парня, погладил его по голове.
— Это я виноват, — чуть слышно произнес Пэнкок. — Я виноват, что не послушался, не отправил ее своими руками сквозь облака. Теперь ей там будет худо: все будут презирать ее и обижать.
— Что ты, Пэнкок, она ушла туда, где ничего нет. Пусто и темно.
— Это у тангитанов так, а у нас другая земля за облаками…
— Пэнкок… ты не один… У тебя здесь друзья, Йоо…
— Но мать… мать у меня одна… была… — Пэнкок отвернулся от Сорокина, боясь не сдержаться и зарыдать в голос.
В сумерках со стороны Инчоунского мыса показался охотник, тащивший на ремне убитую нерпу. Он медленно поднимался к ярангам, часто останавливался, чтобы отдохнуть. Дорога, которую выбрал шаман, была хорошо видна из селения. На глазах у всего Улака он протащил добычу к своей яранге и остановился.
Долго и с наслаждением шаман пил воду, поданную женой, обстоятельно отвечал на вопросы, рассказывал, как вышел еще на заре на дрейфующий лед против Сэнлуквина, а выбрался на припай уже на виду Инчоунского мыса.
Кто-то сообщил о смерти Гуанау.
Шаман оборвал себя на полуслове и поспешил в ярангу Пэнкока.
В прозрачном дыму костра в чоттагине сидели Сорокин, нуукэнская учительница Лена Островская, Тэгрын и убитый горем Пэнкок. В пологе уже хлопотали старушки, обряжая умершую в последний путь.
Млеткын молча подошел к Пэнкоку и положил руку ему на плечо.
— Не плачь, — сказал он строго. — Твоя мать достойно покинула этот мир. Если у нее нашлись силы, чтобы совершить обряд над собой — значит, она жалела тебя…
— Теперь ей будет худо, — всхлипнул Пэнкок.
— Не будет, — заверил его Млеткын. — Я еще с ней поговорю.
Сорокину показалось, что он ослышался: поговорить с умершей? Но шаман не шутил.
— Я послушаю, что она скажет. Достань выквэпойгын.
Пэнкок подал деревянную палку для выделки шкур, хорошо отполированную и блестевшую от впитавшегося в нее жира.
Шаман скрылся в пологе.
Сорокин с Леной с любопытством следили за удивительным похоронным обрядом.
Шаман отсутствовал довольно долго. Наконец, появившись, он улыбнулся и принялся перечислять вещи, которые пожелала взять с собой умершая. В основном, это были швейные принадлежности, а также любимая чашка, маленький кусок сахару и полплитки кирпичного чаю.
— И еще она сказала… — торжественно объявил Млеткын. — Ну зачем мне передавать словами, что она сказала! Поглядите на улицу!
Пэнкок широко распахнул дверь.
Ветер утих. Улеглась поземка. Небо было чистое и светлое. Где-то у горизонта обозначилось солнце.
— Хорошая погода, — улыбнувшись, проговорил Пэнкок и пояснил Сорокину и Лене: — Это значит, что мать моя не держит зла на оставшихся здесь, ни на кого не обижена и там, — он кивнул в сторону неба, — ее хорошо встретили.
Гуанау хоронили на следующий день.
Пэнкок впрягся в упряжку и потащил старую нарту с деревянными полозьями. Позади нарты шли Млеткын, Кмоль, Тэгрын, Омрылькот и другие. Шел на похороны и Сорокин. Лене же сказали, что женщины не должны присутствовать на этом обряде.
По склону холма поднялись на покрытое снегом плато. Солнце слепило глаза, и все надели светозащитные очки. Горизонт был широко распахнут, и воздух такой прозрачный, какого Сорокину еще не доводилось видеть. Гуанау, наверно, была переполнена добротой к оставшимся на земле людям.
На том месте, где ветер обнажил камни, Пэнкок остановился. Провожающие начали собирать не очень крупные камни и складывать их наподобие ограды. Пэнкок снял покойницу с нарты и с помощью Млеткына положил внутрь небольшого пространства, огороженного камнями. Потом охотничьим ножом шаман и Пэнкок разрезали погребальный кэркэр[22] и освободили почерневшее, словно обугленное, тело Гуанау.
Обрезки одежды сложили вместе и придавили камнями. А вещи, которые пожелала взять покойница, пристроили в изголовье. Потом Пэнкок разломал нарту. В довершение, каждый подошел к умершей и проделал над ней какие-то движения.
Пэнкок сказал учителю:
— И ты должен это сделать.
— Я не знаю, что это, — нерешительно возразил Сорокин.
— Ты встань над телом, отряхнись и скажи: пусть все мои болезни теперешние и будущие уйдут вместе с тобой сквозь облака.
— Как? — растерянно пробормотал Сорокин.
— Так положено, — вмешался шаман. — Ей только в радость это. Там ведь наши земные болезни уже
