Прежде чем отправиться на берег, Утоюк заглянул в полог.
— Ты иди, — сказала ему Лена, — мы тебя догоним.
Утоюк поспешил к вельботу.
Выбирая между камней дорогу, он думал о Лене. Сейчас она оденет дочку, погасит огонь в лампе, наденет камлейку и, посадив, как эскимосская женщина, ребенка на шею, начнет спускаться вниз.
Помнится, когда они собирались пожениться, встал вопрос о том, где жить. В Нуукэне к тому времени построили новое школьное здание, и можно было взять под жилье старое. Но Утоюк наотрез отказался переселяться в домик. То есть он был не прочь, но в таком случае просил освободить его от поста председателя Совета.
— Если меня сделали председателем Совета и доверили заботу о людях нашего селения, я обязан думать о том, как улучшить жизнь своих земляков, а не свою собственную. Все теперь видят, что лучше всего жить в деревянном домике с окном и печкой. Это тебе не яранга. И в будущем все эскимосы будут жить так. Но я, как председатель Совета, перейду из яранги в дом последним, когда все жители Нуукэна покинут древнее жилище… В этом, я понимаю, высокая обязанность человека Советской власти.
Лена подумала и сказала:
— Ты прав, Утоюк. Ты поступил как настоящий человек. И я буду жить с тобой в яранге.
— Но ты никогда не жила в яранге, ты не знаешь, что это такое! — возразил Утоюк.
— Раз вы живете, значит, и я смогу, — храбро заявила Лена.
Правда, Утоюку пришлось внести кое-какие усовершенствования в древнее арктическое жилище, прежде чем Лена перешла туда жить. Лена старалась приспособиться к жизни в яранге, чтобы никто не смог упрекнуть ее в том, что она чего-то не умеет или делает не так, как надо.
Утоюк дивился ее упорству и даже вначале пытался ей внушить, что совсем не обязательно самой шить мужу одежду — можно попросить кого-нибудь из соседок. Но Лена научилась не только кроить и шить одежду из оленьих шкур, но и сучить нитки из оленьих жил. Они у нее получались, по словам соседок, крепкими. Говорили, что к этому трудному делу у Лены большие способности. И рожала она под наблюдением эскимосской бабки, которая перерезала пуповину новорожденной каменным ножом из обсидиана и посыпала ранку пеплом от горелой коры плавникового леса, выброшенного волнами на берег Берингова пролива.
Утоюк съездил в Улак, изучил приспособления, сделанные милиционером Драбкиным в яранге Наргинау, и соорудил точно такой же жестяной конус над очагом, сколотил стол и табуретку, чтобы жене удобно было читать и писать.
Жизнь Утоюка удивительно изменилась. Порой, заглядывая в зеркало, которое повесила в яранге Лена, он спрашивал себя: «Ты ли это, Утоюк? Ты женат на белой женщине, у тебя от нее дочь… Мог ли ты когда-нибудь думать об этом?..»
Да и все вокруг поражались этому странному союзу. Пожалуй, впервые белая женщина выходила замуж за местного жителя. И уж совсем необычным казалось то, что Лена старалась приспособиться к жизни эскимосов. Она как бы хотела стать настоящей эскимосской женщиной.
Лена, одетая в цветастую камлейку, медленно спускалась к берегу, держа на плечах девочку. Осторожно ставила ноги, обутые в нарядные летние торбаза из белой мандарки, и пристально всматривалась в водную ширь Берингова пролива и на приближающийся ледокол.
На берегу уже толпились люди. Спущенный на воду вельбот готов был направиться к ледоколу, как только тот бросит якорь.
— Может, поедешь с нами? — спросил Утоюк жену.
— Нет, — ответила Лена. — Здесь, на берегу подожду.
Утоюк прыгнул в вельбот, судно закачалось и устремилось к ставшему на якорь «Литке».
Утоюк сидел на корме и правил. У одного борта ледореза уже готовили штормтрап. Черная громада корабля приближалась, волнуя сердца эскимосских охотников. Не первый раз встречал корабль Утоюк, но все не мог привыкнуть к этой удивительной машине. Восхищение способностью человека построить такую махину, радостный трепет, а в последнее время и теплое чувство благодарности к русским людям за заботу о жителях отдаленных северных селений охватывали его при виде корабля.
На мостике стоял капитан. Он встретился с Утоюком взглядом и приветливо помахал рукой. Потом черный борт «Литке» надвинулся на вельбот, и вдруг Утоюк увидел знакомое лицо, внимательно следящее за приближающимся вельботом.
Это был Пэнкок!
— Утоюк! — услышал он крик Пэнкока. — Утоюк!
Вельбот закрепили у борта, и Утоюк полез на корабль.
Он сразу же очутился в объятиях Пэнкока.
— Никто не знает, что ты едешь! — сказал Утоюк.
— Я и сам не думал, что приеду, — улыбнулся Пэнкок. — Дали отпуск на два года. И еще — везу первый чукотский букварь!
— Это хорошая новость! — воскликнул Утоюк.
Пэнкок сильно похудел: видно, нелегка жизнь на материке и учение в высшей школе.
— Вам тут столько товаров — дня два будете разгружать, — сообщил Пэнкок. — А я пойду пешком в Улак. Как там наши? — с нетерпением спросил он.
— У вас все хорошо, — ответил Утоюк. — Все живы, здоровы. Сына тебе родила Йоо.
— Я знаю, — ответил Пэнкок. — Телеграмма была.
— Мальчишка уже ходит, говорить начинает…
Утоюк прошел к капитану, а Пэнкок, взяв самое необходимое, спустился в вельбот: остальной груз придет на ледоколе послезавтра. Можно, конечно, и на нем доплыть, но хотелось поскорее попасть домой, увидеть Йоо, сына, друзей, хотелось вдохнуть родного улакского воздуха.
Вельбот взял курс на берег, на буруны, шипящие на прибрежных рифах. Пэнкок воскликнул:
— Какомэй! Два новых дома появились в Нуукэне!
— Мы построили новую школу и лавку. Теперь у нас свой продавец. Никита Самсонов. Из Анадыря прислали. Ничего парень, смышленый. Одно плохо — наши ребята приучили его охотиться. Так иногда придешь в лавку, а его нет — в море он… В Улаке тоже большие перемены, сразу не узнаешь…
Пэнкок всматривался в лица стоящих на берегу, у прибойной черты, людей, стараясь увидеть среди них знакомых.
Пэнкок сначала не узнал Лену. Да и как можно сразу распознать в этой чуть располневшей женщине с ребенком на плечах, в цветастой камлейке, в торбазах маленькую девушку, поначалу такую беспомощную на вид — Леночку Островскую?
Вельбот причалил к берегу. Пэнкок спрыгнул на гальку. К нему потянулись десятки рук. Каждый считал своим долгом поздравить его с благополучным возвращением.
Пэнкок подошел к Лене.
— Здравствуй, Пэнкок, — улыбнулась Лена. — Я очень рада тебя видеть.
Она опустила девочку на землю и сказала ей:
— Поздоровайся с дядей.
Утоюк отдал распоряжение готовить вельботы для разгрузки «Литке» и вместе с гостем поднялся к себе в ярангу.
Лена принялась разжигать костер, а Утоюк тем временем поставил на маленький столик холодные моржовые ласты.
Пэнкок накинулся на еду:
— Вот это настоящая пища! Не то что котлеты!
Утоюк рассказывал о делах в Улаке, о новом интернате, о радиостанции, по которой можно держать связь не только с Анадырем, но и с Петропавловском, о товариществе.
— Самым бедным теперь отдают моржовые кожи, чтобы они могли поправить покрышки яранг, а клыки, лахтачьи кожи по решению правления выделяют тем, кто в них нуждается… А Млеткын все мутит воду…
Лена подала чай и села за столик.
— К нам пришло письмо, в котором сказано, что букварь будет на основе латинского алфавита. Наши
