— Это почему?
— Я человек неверующий, а Маша, сами понимаете, родилась в тундре и не крестилась,
— Так окрестить ее!
— Я не хочу, — тихо произнесла Милюнэ. Громов с любопытством глянул на нее:
— Так ты говоришь по-русски?
— Говорю.
— А отчего же ты не хочешь креститься?
— Русская вера для нас чужая, — ответила Милюнэ, радуясь, что отводит гнев начальства от Булатова.
— Но можно и гражданским браком сочетаться, — подал мысль Струков.
— Это хорошая идея! — согласился Громов. — Но пусть опекуны дадут свое разрешение девице.
Радостные и растерянные Милюнэ и Булатов вышли из уездного правления.
— Что будем делать? — спросила Милюнэ.
— Пойдем к Безрукову, посмотрим, что он посоветует.
Безруков внимательно слушал, изредка ободряюще улыбаясь Милюнэ.
— А я полагаю, — сказал он, — все идет к лучшему. Пусть Громов регистрирует брак, пусть даже он будет посаженым отцом на свадьбе,
Булатов покорно кивнул и напомнил:
— Но нам еще надо получить разрешение Треневых.
— Это я беру на себя, — сказал Безруков. — Иван Архипыч сегодня в государственном складе будет, и я с ним поговорю.
Неизвестно, как говорил Безруков с Треневым, но Агриппина Зиновьевна сделала Милюнэ свадебный подарок — старое белое платье.
— Пусть будет как у приличных людей, — сказала она со слезами на глазах.
Милюнэ растерянно призналась Булатову, что ничего не знает о том, как устраивается танги-танская свадьба.
Гостей вроде бы немного приглашали, но их оказалось столько, что просто удивительно, как они разместились в такой крохотной комнатке.
На почетном месте уселись Громов с женой, сама Милюнэ с Булатовым, с другой стороны Треневы, Безруков, Хваан, Арене Волтер и начальник милиции Струков, который не сводил масляного взгляда с Милюнэ, смущая ее этим.
Громов холодно кивнул Треневу и старался не смотреть в его сторону даже во время демонстрации свадебных подарков.
Громов подарил молодоженам набор армейского постельного белья и два серых солдатских одеяла с японскими клеймами.
Веселье, однако, продолжалось недолго: Громов окончательно опьянел и Струкову пришлось тащить его через весь Ново-Мариинск.
На следующий день Булатов с Милюнэ пришли в ярангу Тымнэро.
— Вот это мой муж, — представила Милюнэ Булатова.
— На вид уж очень молодой, — заметила Ты-натваль.
— Зато сильный, — сказала Милюнэ.
Она принесла с собой узел с остатками свадебного пиршества и две бутылки сладкого вина, которое в яранге Тымнэро никогда не пробовали.
Все это угощение она с помощью Тынатваль разложила на низком деревянном столике у бревна- изголовья.
— Мы здесь продолжим нашу свадьбу, — весело сказала Милюнэ.
Тымнэро смотрел на нее и отмечал про себя, что она не загордилась и помнила о своих родичах. Похоже, что и муж ничего, пока стеснительный, что у тангитанов большая редкость.
Он скромно и неловко сидел на китовом позвонке и пытался играть с девочкой.
— Тихий чего-то он у тебя, — заметил по-чукотски Тымнэро.
— А мне он и такой хорош! — задорно ответила Милюнэ. — Да если бы вы знали, какой он человек!
Булатов беспомощно улыбался, не зная, как себя держать в яранге.
— Работать у Тренева теперь не будешь? — спросила Тынатваль.
— Да вот вчера большой начальник пожелал, чтобы я служила в правлении, — с оттенком хвастовства сообщила Милюнэ.
— Далеко пойдешь, если и впредь так будет, — задумчиво произнес Тымнэро. Однако в его словах была надежда и сердечное пожелание.
Милюнэ осторожно налила из темной бутылки красного вина и сказала:
— Вы только попробуйте! Это так вкусно. Тымнэро и Тынатваль пригубили и в один голос похвалили:
— Сладко!
Милюнэ засмеялась и сказала:
— А надо говорить: горько!
— Это почему? — удивился Тымнэро. — Ведь сладко же!
— Таков тангитанский обычай. Вчера, когда мы собрались на женитьбенный пир, только поднесли — ко рту первые чаши, как вдруг самый главный заорал: горько! Думали — чего-то не то налили ему или не нравится веселящая вода. Ну, мне Булат мой объяснил: надо поцеловаться.
— Правда? — с изумлением воскликнула Тынатваль. — От этого сладко?
— А ну я скажу 'горько'? — озорно произнес Тымнэро.
— А я возьму и поцелую Булата, — с улыбкой сказала Милюнэ и потянулась губами к окончательно смутившемуся Булатову.
Лица молодоженов слились в одно, они приникли губами друг к другу и даже зажмурились от удовольствия.
— Какомэй! — сказал с придыханием пораженный Тымнэро.
— Кыкэ вынэ вай! — с благоговением прошептала Тынатваль.
— Вот какой сладкий тангитанский поцелуй, — с улыбкой сказала Милюнэ, и в ее словах была такая глубокая радость, будто она стала маленьким ребенком, который смеется при виде простого солнечного зайчика.
В яранге пробовали необычные праздничные тангитанские кушанья, похваливали их, искренне радовались счастью своей родственницы, но в этом безоблачном небе все же была какая-то дымка, и Милюнэ, прощаясь, вдруг с тоской сказала:
— Только мне все время кажется, что это какой-то чудный сон… Все время боюсь проснуться!
Среди ночи Тымнэро показалось, что за стенами яранги кто-то ходит, слышатся приглушенные голоса.
— Эй, Тымнэро!
Это был Анемподист Парфентьев, дальний родич Вани Куркутского.
От крохотного пламени по темным стенам яранги замотались огромные тени. Головы изгибались на самом верху, у дымового отверстия, и рядом с ними торчали остроконечные штыки винтовок.
— Работа, оннак, есть… Обещались хорошо заплатить.
— Что за работа? — спросил Тымнэро.
— Могилу, мольч, копать надо, — ответил Парфентьев.
— Зачем в темноте? — удивился Тымнэро. Струков о чем-то с раздражением спросил Парфентьева. Тот ответил, и тогда Струков нагнулся и зашептал так строго, что Тымнэро все понял:
— Если ты, дикая морда, сейчас же не вылезешь из своего логова, мы тебя штыком оттуда выковыряем!
Тымнэро сам удивился, как быстро он выполз из-под полога.
Анемподист Парфентьев шел впереди, указывая дорогу на кладбище, за ним тянул нарту с инструментом Тымнэро, затем шел Струков, а уже позади в темноте терялись вооруженные
