этот отразился улыбкой на лице учителя.
— Кэргычын! — произнес он тихонько — Светлота!
ЛЮДИ С ТОГО БЕРЕГА
— Ого! — смеется младший сержант Сергеев. — Ого!
Волна обрушилась у самых ног, обмыла сапоги, обдала лицо холодными брызгами. И — будто её вовсе не было — сразу же убежала в море, нырнула под другие волны, спряталась: «Не догнать меня, пограничник, не догнать, не найти!» Сергеев вытирает лицо платком и продолжает свой привычный путь. Не заигрывай, волна, не на такого напала.
Темно-зеленые валы непрерывно накатываются на песчаный берег. Один за другим, один за другим. С однообразным грохотом перекатывают они гальку по плотному песку. Над ними с жалобным криком летают белые чайки — то опускаются низко-низко, то вдруг стремительно взмывают, будто боятся, что захлестнет волной. Только какие-то маленькие птички отважно сидят на самых гребнях валов, подергивая тонкими шейками Как зовут этих маленьких храбрецов? Чукчи называют их «пекычын».
По капюшону плащ-палатки начинает стучать дождь. Сергеев поднимается на бугор, внимательно всматривается в неспокойное море. Всё оно — куда только достает глаз — белеет барашками.
Судя по всему, к ночи разыграется настоящая буря. Да и сейчас уже в море небезопасно. Все колхозные вельботы давно возвратились. Не вернулся только Унпэнэр со своей молодежной бригадой. Впрочем, Унпэнэр никогда не возвращается, пока не перевыполнит план добычи морского зверя.
Уже второй год служит здесь Сергеев, у него много друзей среди чукчей. Особенно среди молодых зверобоев. В свободное время он и сам не раз отправлялся с ними на охоту.
Он успел познакомиться с суровым нравом Берингова моря. Немало моряков поглотили эти северные воды. Правда, период осенних штормов ещё не начинался, но дело идет к тому, лето уж, можно считать, позади. Наступил август, а в августе здесь уже бывают порядочные бури.
Вон как разбушевалось море! Ветер дует с востока, от берегов Аляски… Нет, пора бы, пожалуй, и Унпэнэру возвратиться. Теперь, даже если вельбот молодежной бригады будет до краев наполнен зверем, всё равно за неосторожность бригадиру крепко достанется от стариков.
Сергеев оглядывает берег. В селении кое-где уже зажглись огни. Один за другим засветились два окошка в школе: в той комнате, где живет молодой директор школы Эйнес, и в той, где живет Кабицкий. Потом включили электричество в правлении колхоза, в нескольких домах колхозников. Невдалеке вспыхнуло ещё три огонька: это окна погранзаставы.
На Чукотском побережье зима наступает рано, и с нею приходит длинная полярная ночь. Но сейчас ночи ещё сравнительно коротки. Просто тучи закрыли небо, свет отступает сегодня раньше обычного. Потому-то в домах уже зажигают огни. А на дворе всё равно хорошо видно. Будто не вечер, а только ранние сумерки: в Заполярье не только у ночи упорный характер, здесь и день не сдается без боя.
Кто-то идёт со стороны селения. Ещё издали Сергеев узнает старого охотника Атыка. После обеда — с тех пор как поднялась волна — старик чуть не каждый час выходит поглядеть на море.
— Не видать ещё? — спрашивает Атык.
— Пока не видать. Да вы не тревожьтесь, папаша. Выберутся. Ребята молодые, сильные.
— То-то и плохо, что слишком молодые. Ума мало, уменья мало. Одно только глупое удальство в голове.
— Только ли? На одном удальстве, без уменья, хорошим охотником не станешь. А Унпэнэр по всему побережью славится.
— Мало ли что…
Старик на минуту умолкает, прислушивается, потом говорит:
— Нет, показалось… А Унпэнэра ещё много учить надо. Не имеет он права зря людьми рисковать. Один раз ему выговор на правлении дали, не посмотрели на его славу. Можем и совсем с бригады снять.
— Небось не снимете. Посердитесь да и простите. Разве на такого молодца можно долго сердиться? Небось и вы, когда молодым были, не очень про осторожность думали.
— Когда я молодой был, другое время было. Нужда в море гнала, голод. Нужда не спрашивала, какая погода. Ветер, не ветер — всё равно езжай. А теперь не такое время, чтобы чукча погибал на охоте: голодных в стойбище нет, все сыты. Если Унпэнэр себя не жалеет, должен товарищей жалеть, должен колхозный вельбот жалеть. Так?
— Так, — соглашается Сергеев. — Смелость нужна, а без дисциплины, конечно, тоже нельзя. Зря рисковать не годится.
— А тут ещё, — добавляет старый охотник, тяжело вздохнув, — тут еще мой Тылык увязался за этим сумасшедшим… Знал бы отец Унпэнэра, каким его сын вырастет, не дал бы ему такого имени.
Сергеев уже знает, что «Унпэнэр» — это чукотское название Полярной звезды. Да, действительно, необыкновенное у парня имя…
Теперь и Сергееву кажется, что сквозь шум бури доносится гул мотора. Он прислушивается, откидывает капюшон. Подносит к глазам бинокль, но в море по-прежнему видны только темные волны да белые их гребни. К тому же стекла сразу покрываются частыми оспинами дождевых капель.
— Ничего в волнах не видно, — говорит Сергеев.
Но гул доносится теперь вполне явственно. Его уже не спутаешь с шумом моря. И опытному уху нетрудно различить, что это не один мотор гудит. Откуда, однако, быть другим моторам, если в море только один вельбот Унпэнэра?
— Может, самолеты? — спрашивает Атык, вглядываясь в небо.
Нет, не самолеты. Сергеев уже заметил что-то среди волн. Он снова вскидывает к глазам бинокль, ладонью защищая стекла от дождя. Атык так впивается в него глазами, будто на загорелом, обветренном лице можно как в зеркале увидеть всё, что видно в бинокль.
— Так, — медленно произносит Сергеев. — Наш вельбот. Наш вельбот, точно! А на буксире за ним — байдара. И ещё две своим ходом идут, на своих моторах. Только странные какие-то байдары. Уж больно большие, громоздкие. Я таких ни разу не видал. Поглядите-ка, папаша, бывают такие байдары у чукчей?
Старик не берет бинокля, он и невооруженным глазом разглядел уже утлые суденышки, то исчезающие, то снова появляющиеся на гребнях волн — с каждым разом всё ближе и ближе.
— Нет, не чукотские это байдары, — отвечает старик. — Это не чукчи едут… Это — рочгылыт.
— Кто такие?
— Рочгылыт. Это по-нашему — «люди с того берега». Такие байдары у американских эскимосов бывают. Унпэнэр гостей везет!
Сергеев стреляет из ракетницы. С резким шипением ракета взвивается к небу, озаряя всё вокруг. Старик вздрагивает от неожиданности, а затем любуется её полетом. Постепенно полет её замедляется, и, прежде чем погаснуть, она вспыхивает ярким цветком, тут же рассыпающимся на тысячи огненных, медленно опадающих лепестков. Ракета видна и в селении, и на заставе, и там, в море, — на вельботе и байдарах.
Через несколько минут на берегу становится шумно, словно на птичьем базаре. Первой прибегает из селения детвора, потом взрослые. Родители молодых зверобоев из бригады Унпэнэра стоят у самой воды, рядом с пограничниками, пришедшими с заставы. Никто не обращает внимания ни на дождь, ни на волны, обдающие брызгами с ног до головы.
В такую погоду нелегко причалить: того и гляди разобьет лодку о камни. Но и на вельботе и на байдарах люди управляют лодкой, как птица крыльями. Они ловко маневрируют, пропуская вперед высокий вал, а затем с самой тихой волной приближаются к берегу.
