мантилью, приколола на груди пару розовых бутонов стеблями вверх и, высоко вскинув темноволосую голову, заявила, что и не подумает отказываться от такого развлечения. Гарри отправляется на бал к своей тетке? Что ж, она тоже туда поедет!
– Никто тебя там не ждет, дорогая моя девочка, – возразил майор Гарри Мередит. Отставной офицер индийской армии, он был на пятнадцать лет старше жены, превосходно для своих лет выглядел и очень любил поухаживать за дамами. Крепкими белыми зубами он закусил свой каштановый ус. В то время бакенбарды уже вышли из моды, а усы еще не подстригали наподобие зубной щетки, и они были достаточно длинны для того, чтобы мужчины могли покусывать их в минуты раздражения или нерешительности.
– Я знаю, что меня не ждут. Твоя тетка весьма недвусмысленно об этом заявила. Я не собираюсь обращать внимание на ее слова. Сегодня вечером мне хочется музыки и танцев. Твоя тетка собиралась пригласить цыганского артиста Петра Вогна. Я хочу его послушать, – заявила молодая жена и внезапно громко рассмеялась, ибо знала, что все равно настоит на своем. – Акушерка тоже может отправиться с нами, если ей приятно трястись сзади, в экипаже. Но я еду!
Сельский дом, где давала бал тетка майора Мередита, миссис Бекли-Оуэн, стоял в конце проезжей аллеи, за узкой, вымощенной камнями неровной улочкой, примерно в полутора милях от верхней дороги – одной из дорог, проложенных еще легионами Цезаря во время нашествия римлян на Британию. Позади дома, название которого – Кеир Динес – было явно римского происхождения, возвышался холм, поросший дубовым лесом. Дальше простиралась цветущая и яркая гористая местность.
Расположенные перед домом сад и зеленая лужайка спускались вниз, к реке. Река была светлая и прозрачная, местами настолько мелкая, что некрупный рогатый скот мог переходить ее вброд; но в ней встречались и коварные глубины, поглотившие немало рыболовов и купающихся. Шум реки был подобен голосам валлийцев:[2] в нем слышались громкий раскатистый смех и глубокое, словно бы грудное воркование струй. Эти звуки сливались с мелодией рояля, рыданием скрипки и низкими переливами арфы – играл оркестр в ярко освещенном зале, украшенном ветвистыми оленьими рогами.
Стены зала были выложены панелями, и весь он напоминал большой ларец из темного, замечательной выделки, дуба. Старинная резьба шкафов и сундуков мягко отсвечивала, как сильно стертое серебро. И подобно серебру, блестели оловянные украшения над дверями, ведущими в коридоры и на лестницы. Как трофеи, висело старинное оружие. На темном фоне стен выступали потускневшие фамильные портреты в тяжелых рамах; лица изображенных на них людей утопали в брыжах и кружевных воротниках елизаветинских времен.
Однако в целом зал не казался мрачным: в нем было что-то светлое и радушное. Керосиновые лампы под розовыми абажурами лили розовый свет. На камине, в котором не горел огонь, стояли большие вазы с розами и жимолостью. Выложенный дубом зал выглядел так же, как, вероятно, сотни лет назад, и, конечно, сохранился таким до наших дней. Эти старинные дома не подвержены быстрым изменениям, как их владельцы, для которых двадцать лет значат очень много.
На девушек 20-х годов смотреть приятнее, чем на их ровесниц начала века. Это естественно. Современные девушки используют любую возможность развиваться физически, к их услугам художественные моды, они лучше чувствуют краски. Линии их тела не стеснены одеждой, их руки и грудь свободны. Они стригут волосы, носят простые и гладкие прически. Кажется, никогда еще девушки не имели такого привлекательного вида, как теперь.
Девушки на том балу выглядели старше своих лет, так как их венчали тяжелые прически из взбитых волос. Их старила мода того времени. Тогда постоянно носили корсеты, считая, что они придают особую стройность фигуре. Талии были очень тонкие и длинные, юбки закрывали ноги и развевались, как изогнутые края опрокинутого вьюнка. На нижних туго накрахмаленных юбках были ряды кружевных оборок. Цвета и оттенки того времени не походили на огненные, веселые, сверкающие и мятежные краски современного фантастического русского балета. Какими были модные, изысканные оттенки 1903 года? Блекло-розовый, расплывчатые небесно-голубые анемичные цвета, оживленные мазками, пятнами, штрихами, изогнутыми линиями какого-нибудь другого скромного оттенка.
Что касается музыки, под которую танцевали в ту пору, то это были старинные, наивные, певучие мелодии из оперетт. Такие мелодии и теперь еще исполняют на ветхих органах на ярмарках и в дальних деревнях, где под них танцуют.
Во время одного из танцев и приехала на бал миссис Мередит. Танцевали так называемый «сельский танец». Некоторые танцоры вполголоса напевали слова:
Молодежь вереницей кружилась по залу, как те крошечные морские рачки, которые сотнями выбираются из-под водорослей и выскакивают на берег. Танцующие, стоя рядом и держась за руки, делали подскоком три шага вперед, после чего подпрыгивали вверх.
Миссис Мередит вошла в комнату для гостей на первом этаже и сняла плащ. Затем она приветствовала хозяйку, миссис Бекли-Оуэн, известную в семейном кругу под именем тетушки Бэтлшип.[3] Молодая женщина поздоровалась со своими кузинами и невестками, которые, танцуя, громко, как бегущее стадо, топали ногами. Потом она послала улыбку цыгану – арфисту и, расправив складки кружевной мантильи, уселась на широком диване у окна, возле двери, выходившей на лестницу. Там уже сидела одна из ее кузин, принадлежащая к числу девушек, не танцующих, а только смотрящих на танцы. Миссис Мередит заранее примирилась с тем, что и ей придется весь вечер только смотреть. Ее муж сразу же деятельно включился в веселье. Он славился по всей округе, как первоклассный танцор на балах, которые устраивают во время охот.
«Сельский танец» закончился, пары разошлись. Они останавливались тут же или направлялись к буфету, к лестницам, в укромные уголки. Повсюду слышались молодые, оживленные голоса, которые теперь уже умолкли или принадлежат людям пожилым. Обменивались незначительными местными новостями, обсуждали только что прочитанные книги и пьесы, шедшие в Лондоне.
– Когда я там был в последний раз, – говорил майор Мередит своей даме, стройной блондинке в бледно-голубом шелковом платье, украшенном пучками розовых искусственных маргариток, – то видел «Померкший свет».
– Пьеса производит не слишком тяжелое впечатление? – спросила его красивая собеседница, которая картавила с такой же наивной самоуверенностью, с какой носила свои маргаритки.
Майор Мередит пояснил, что рассказ Киплинга переделали для сцены, изменив его конец на более благополучный:
– Девушка отказывается от карьеры и оставляет сцену. Она бросает все и выходит замуж за героя.
– О, это гораздо лучше. Я ненавижу пьесы с печальным концом. По-моему, достаточно горя и в жизни, не правда ли, майор Мередит?
