теперь?»
Виктор Барр, немного успокоенный, прошептал: – Женщины не созданы для такой жизни.
Риппл удивленно подумала, не начнет ли он снова разговор о ее чувствах, настроениях, о ее привязанности к нему? Но нет, он заговорил о другом: – Женщины не созданы для того, чтобы так работать и уставать. Во всяком случае, не создана для этого ты. Ты чувствовала бы себя гораздо счастливее, если бы была только моей женушкой, жила у себя дома и не имела ничего общего с этой ужасной сценой! О, если бы я мог теперь же увезти тебя отсюда, подальше от всего!
Тогда Риппл нерешительно спросила его:
– Не знаю, вполне ли ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь? Буду ли я счастлива? Смогу ли дать тебе счастье, если ты оторвешь меня от моей профессии?
– Дорогая моя, ты знаешь, иногда я ненавижу даже мысль о твоей профессии!
– Я догадывалась об этом, Виктор, но…
– И я ненавижу всех, кто отнимает тебя от меня.
– Я знаю. Я не хочу, чтобы ты испытывал такое чувство… Мадам просто удивительная! Все они необыкновенно интересные люди. Если бы ты постарался понять их и их жизнь…
– Я не хочу ничего о них знать. Я зол на них всех. Тебе бы следовало только радоваться моему отношению к ним. Не доказывает ли оно, как страстно я люблю тебя? Это настоящее обожание!
У Риппл возникло желание ответить словами, которые Виктор произнес в тот вечер, когда она впервые с ним танцевала: «Это фанатизм». К счастью, она вовремя подавила такое желание. Девушка любовалась зелено-золотым убором Кью, этого рая для лондонских влюбленных, когда Виктор сказал ей: – Ты знаешь, что за тебя я готов в огонь и в воду!
Риппл молчала и про себя насмешливо критиковала его слова, так же, как она обычно критиковала наставления тетушки Бэтлшип: «В огонь и в воду? Но я не хочу этого! Не хочу, чтобы кто бы то ни было шел ради меня в огонь. А что касается воды, то я очень просто могу войти в нее сама. Я умею плавать».
Виктор продолжал: – Я готов отдать тебе все свои силы!
Риппл в это время думала: «Что хорошего, если он это сделает? Кому нужны обессиленные люди? И, кроме того, не так уж это тяжело – разъезжать и собирать заказы для кондитерской фирмы. Не похоже, чтобы он очень уставал. Я гораздо больше устаю, танцуя. Часто я чувствую смертельную усталость». К счастью, она не высказала все эти мысли вслух.
Виктор говорил: – Если бы я мог теперь же жениться на тебе и снять подходящий дом где-нибудь в провинции! Ты ведь не хотела бы, чтобы моя мать покинула «Вишневый сад»…
– О, Виктор, конечно! Ты знаешь, что я очень не хотела бы, чтобы твоя мать покинула «Вишневый сад». Конечно, она всегда должна жить там!
– Я знал, что ты так скажешь, любимая! – радостно воскликнул Виктор. – Конечно, я это знал. – Он был теперь в гораздо лучшем настроении и стал нашептывать Риппл, как хорошо было бы, если бы у них был дом в провинции с небольшой лужайкой, на которой могли бы играть дети, с красивым садом и площадкой для тенниса.
– Неужели это не привлекает тебя? И мы были бы всем друг для друга. Риппл, ты не знаешь, сколько счастья я мог бы тебе дать!
– Великолепные летние дни, – продолжал Виктор Барр задушевным тоном, – когда можно ничего не делать и только наслаждаться ими. Зимние вечера, когда в камине ярко горят дрова, и ты удобно сидишь в большом кресле, и не нужно уходить после обеда. Отблески огня дрожат на дубовом потолке, как в «Вишневом саду». Ты сидишь, спокойно читаешь, тихо сидишь со своим мужем, который тебя обожает. Разве это не соблазнительно?
– Да, – сказала растроганная Риппл, – конечно, это кажется соблазнительным.
– Я бы так хотел, – горячо проговорил Виктор, – чтобы это могло осуществиться уже завтра! Если бы только не моя мать… но я знаю, дорогая Риппл, ты понимаешь, что я прежде всего должен заботиться о ее благополучии.
– Конечно, ты прав.
Даже самой себе Риппл не признавалась, насколько благодарна она была миссис Барр за то, что та жила в поместье и ее стройная фигура в элегантном лиловом платье преграждала ей доступ в «Вишневый сад». Благодаря миссис Барр эта картина – дом в провинции, где отблески огня будут дрожать на дубовом потолке – могла остаться, как того хотела Риппл, только мечтой. Всего лишь мечтой, и ей, усталой и озабоченной, не нужно делать над собой никаких усилий. Это мечта, а не реальность, какой была, например, сильная и здоровая влюбленность Виктора.
Он снова обнял ее и горячо зашептал ей на ухо, которое порозовело под его лаской: – Одного только ты не можешь отрицать, дорогая, даже если ты и слишком устала, чтобы целовать меня, как ты говоришь. Есть одно, Риппл, чего ты не можешь отрицать… – Что именно?
Тут случилось нечто, чего никто из них не предвидел. Со стороны это показалось бы пустяком, банальным поводом для обычной размолвки влюбленных.
Виктор Барр сказал ей: – Ты не можешь отрицать, что я был первым мужчиной, который тебя поцеловал, Риппл (твои отец и братья не в счет). Ты никому никогда не позволяла себя целовать до меня. – Он уверенно засмеялся. – Я был первый. Единственный. Не правда ли?
– Да, – подтвердила Риппл, пассивно отдаваясь его объятиям. – О да… – Однако тотчас же после этого «да» она быстро поправилась: – Нет! – Живо и неожиданно; как взмах птичьих крыльев над тенистым прудом, перед нею пронеслось воспоминание.
День ее рождения. Ей пятнадцать лет. Сад, солнечные часы и нераспустившиеся розы. Аромат цветов и музыка вдалеке («Колокольчики звенят для меня и моей возлюбленной»). Высокий юноша в фланелевом костюме, который что-то краснея бормотал, вдруг привлек к себе и обнял свою подругу. Он поцеловал ее. Это случилось неожиданно. Прошло несколько лет, и она совершенно забыла о нем. Однако это было. Не Виктор, а Стив Хендли-Райсер первый ее поцеловал.
