похвасталась.
— Вот, смотрите… — сказала она. — Я уже понимаю немного.
— Покажите-ка!.. — заинтересовался кавалер.
— Обезьяний? Вы говорите, а первое слово вы понимаете?
— Нет, — смущенно сказала Сусанна.
— Тем лучше, — ответил ее партнер, — я могу уехать без вас.
И, вырвав письмо из рук изумленной барышни, ее кавалер бросился к дверям.
— Авто!.. — вскричал он.
К ступени подъезда подкатил без шума «роллс-ройс».
— В главное полицейское управление, и мигом! — сказал Канолив, не давая остановиться машине.
— Это будет сверхобезьяний удар, — улыбнулся он, откидываясь на спинку сиденья и чувствуя нарастающую тягу бешено взвившейся мощной машины.
ГЛАВА 25
О горьких реках, о горьких восстаниях и не сладких РАЗОЧАРОВАНИЯХ наших добрых знакомых
Лось выбежал к Иртышу. Кожа на его холке покрыта пеной. За ним гнались волки, и он устал. Он хотел пить, и ему уже чудилось, как холодная вода катится по его горлу.
Запах гнилой рыбы ударил ему в ноздри. Такой запах бывает весной, когда вода сбывает, и рыба остается в лужах, а затем лужи высыхают, и рыба дохнет.
Но теперь поздняя осень, и Иртышу не след разливаться.
Лосю думать нет времени. Он жадно прилип к воде.
Но что это? А, должно быть, он сильно запарился и, внезапно напившись воды, — сгорел. Лось упал, задевая рогами за кустарники, упал и сдох.
Если мы пойдем вдоль реки, по всем водопоям, то мы разглядим много трупов животных.
Весь берег в гнилой рыбе. Она как щепы после половодья.
Если бы у нас было время и мы могли поглядеть другие реки — Волгу или Каму, мы тоже увидали бы берега, усеянные гниющей рыбой. «Странный мор!» — подумали бы мы. Странная тишина вокруг, так как передохли все птицы, пытавшиеся попробовать гнилой рыбы. Неужели это от небольших стеклянных сосудов, которые изредка выбрасывает волна? Они опорожнены, и горлышко их пахнет ванилью. Сосуды эти сбрасывают голубые, почти прозрачные самолеты. Вода вокруг них кипит. Смерть кипит вокруг них. На крыльях самолетов достопочтенные флаги англичан и французов.
Мясо дорожает, и киргизы отказались его поставлять. Их пастбища отравлены черными пятнами, черная смерть идет за их гуртами.
А в Аллалайских горах появился проповедник, который говорит: «За грехи наши бог Рек послал горечь на реки».
Проповедник, единственный человек в СССР, весь в волосах — даже голос у него волосатый — говорит с богом Кюрре по проволокам, по иглам.
По вечерам он устраивает для лошадей пение с неба. И если самую злую лошадь поставить под такое пение на три дня — на ней можно не только ездить, но и пахать.
Проповедник живет далеко под землей, в ледниковых пещерах Ууто-Тоба, появляясь на землю, когда она пахнет.
— Кто же это, по-вашему? — спросил начальник Угрозыска горбатого китайца.
Китаец указал на свой горб и проговорил:
— Он.
Начальник даже привстал.
— Горб?
— Нет. Кто мине горба делает? Я иду на станции. Качает. Я кричу, кричу — арестовать! Качает. Я мандат имеет. Качает! Потом мало-мало уронил, и спинка мой — трах.
— По-вашему?
Китаец наклонился к его уху и прошептал:
— Бох… Бох Кюря…
— Кюрре? В России?!
— До самой Ипатьевска гнался. Гребенкам торговал, говори. Все равно, говори.
— Товарищ, вам необходимо направиться в киргизские аулы. Необходимо на местах.
И Син-Бинь-У радостно заулыбался, получая мандат.
Подле ледника Ууто-Тоба, на двух пикообразных скалах укреплены антенны. Человек в противогазе сидит перед столиком радиотелефона. Наушники радио плотно сдавливают его маску.
Но говорить ему в противогазе трудно, и он робко снимает громадный колпак.
— Помолись за меня, Рек, — говорит он, — ей-богу, мне здесь трудно. Если бы не монголка, влюбленная в меня, я не знаю, как бы я прожил. Она похитила меня во время праздника, она…
Вопроса мы не слышим.
Ганс краснеет.
— Но, господи, как ты мог так подумать?! Что бы я, Ганс-Амалия Кюрре, мог жить с желтой женщиной?..
Ганс некоторое время молчит.
— Не знаю, согласится ли она. Но разве это единственный способ выбраться из ледников? Здесь, на льду прекрасно может спуститься аэроплан, мы даже, если понадобится, войлок ему постелим, он может захватить меня в Германию.
Ганс торопится, неловко шепчет извинения.
— Конечно же, конечно… я пошутил… я, конечно, согласен… И она, думаю, согласится…
Вечером желтолицый, обросший белобрысым волосом проповедник вышел на пастбища говорить о боге. Он заметно терялся, а киргизы думали — на него нашел святой дух.
Рядом с ним нетерпеливо переминалась с ноги на ногу стройная рыжая лошадь.
— Дети, — прокричал он в микрофон, — большевики уничтожают нас, окрасив свои самолеты в голубой цвет бога Река. Красные сами хотят разводить стада, и вот бог Рек приказал мне передать вам…
— Говори, говори подробно о боге Реке, — кричала ему толпа.
— Бог Рек через пятнадцать минут будет сам говорить, воплотившись вот в этой рыжей лошади. Слушайте все его приказания.
Проповедник обтер лоб платком и прошептал:
— Не умею я говорить с эстрады, ужасно плоско получается. Разве пока что им о гребенках ввернуть.
Он воодушевился, даже подпрыгнул и разгладил свою неимоверную бороду.
— Я, как пророк, категорически заявляю вам. Употребляйте впредь только гребенки универсаль Эдгард и К°. Такая гребенка не хуже самых лучших гребенок пальмового дерева. Она не режет волос, делает его эластичным и не шаблонно курчавым. Нет, волос только лоснится, пушистый, и в легких, гармонирующих с настроением души кольцах…
Он продолжал со всем жаром и пылом разъяснять прелести гребенок великого Эдгарда, но тут лошадь вдруг раскрыла рот, и огромный бас полился по пастбищам:
— Киргизы! Народ степей! Слушайте, что говорит бог Рек. Киргизы! Требуйте ликвидации города Ипатьевска, требуйте заключения мира, ибо иначе я сделаю все колодцы горькими, и вы вымрете, как трава под саранчой.
Толпа упала на колени.
Лошадь мотнула головой, рыгнула на всю площадь и замолчала.
— Веди нас, — закричала толпа. — Веди куда хочешь, великий пророк и вождь.
