— У нас нет будущего, — заявил философ в золотом пенсне. — Мы погрязли в ублажении плоти. А судьба России всегда зависела от ее духа, а теперь у России нет ни Бога, ни души.
— А вы слышали о Мите Веселкине? Он хотел на полном ходу спрыгнуть с трамвая и попал под него. Ему еще повезло что отрезало только руку.
— Запад потерял все свое значение, — сказал Виктор. — Старая цивилизация обречена. Старое, уже никого не устраивающее содержание лишь облекается в новые формы. Да, сейчас нам трудно, но мы строим новое общество. За нами — будущее.
— Я простудилась, — сказала угрюмая девушка. — Через профсоюз маме выдали талон на галоши, но в кооперативе не было моего размера. Мы пропустили очередь и должны ждать еще три месяца, и я простудилась.
— У Веры Бородиной взорвался примус, прямо в руках. Она ослепла, а ее лицо — это что-то ужасное, словно она была на войне.
— А я купил себе галоши в частной лавке, — с гордостью сказал Коля Смяткин. — А теперь боюсь, что поспешил. Что, если меня уволят?
— Вава, может, подкинуть дров? Комната до сих пор… не прогрелась.
— Беда нашего времени в том, — сказала Лидия, — что в нас нет ничего духовного. Люди утратили даже простую веру.
— В прошлом месяце у нас уже было сокращение штатов, но оно меня не коснулось, потому что я — общественный активист. Я учу неграмотных по вечерам, это моя клубная обязанность, и все знают, что я — сознательный гражданин.
— А я являюсь заместителем секретаря клубной библиотеки,
— сказал Коля Смяткин. — Я бесплатно работаю там три вечера в неделю, и это спасло меня от последнего сокращения. Но на этот раз, боюсь, они уволят или меня, или одного моего приятеля — он работает заместителем секретаря в двух библиотеках.
— Когда у нас будет сокращение, — сказала анемичная девушка,
— я боюсь, что они уволят всех, чьи жены или мужья работают. А у Миши такая прекрасная работа в Пищетресте. Мы с ним думаем, не лучше ли нам будет развестись. Нет, нет, мы, как и раньше, будем жить вместе. Пожалуй, мы так и сделаем,
— Моя карьера — это мой долг перед обществом, — сказал Виктор. — Я решил стать инженером, потому что эта профессия сейчас крайне необходима нашей великой республике.
Сказав это, он посмотрел на Андрея, чтобы убедиться, что тот его услышал.
— Я изучаю философию, — сказал Лео, — потому что пролетариату РСФСР совершенно не нужна эта наука.
— Между прочим, —- вдруг сказал Андрей, нарушив воцарившуюся неловкую паузу, — некоторым философам может пригодиться пролетариат РСФСР.
— Может быть, — сказал Лео. — А может быть, я сбегу за границу, наймусь к эксплуататору- миллионеру и стану любовником его красавицы-жены.
— Уж в этом вы точно преуспеете, — заметил Виктор.
— У нас все еще холодно, — вдруг торопливо вмешалась Вава. — Давайте же танцевать, так мы сможем согреться. Лидия, дорогая…
Она заискивающе и просяще посмотрела на Лидию. Та со вздохом поднялась и неохотно села за пианино. Среди гостей она была единственная с музыкальным образованием. Она смутно подозревала, почему ее постоянно приглашали на те немногие печеринки, которые все еще устраивались в Петрограде. Она потерла свои замерзшие пальцы и яростно, уверенно ударила по клавишам. Зазвучала популярная мелодия под названием «Джон Грэй».
Историки напишут, что «Интернационал» был великим гимном революции. Но у жителей революционных городов были свои гимны. В будущем петроградцам еще не раз вспомнятся те дни голода, борьбы и надежды, которые проходили под звуки судорожно-ритмичного «Джона Грэя».
Это был фокстрот с ритмом совсем как у той музыки, под которую танцевали там, за границей, и словами о каком-то иностранце Джоне Грэе, которому его подружка Китти отказала, боясь появления детей, о чем ему прямо и заявила. Петроград повидал ужасные эпидемии холеры и тифа, но они не шли ни в какое сравнение с захлестнувшей всех поголовно мелодией «Джона Грэя».
Люди стояли в очередях в кооперативе, насвистывая «Джона Грэя». В школах на переменах юные пары танцевали в большом зале, а какой-нибудь услужливый ученик наигрывал «Джона Грэя». Люди повисали на подножках трамваев с «Джоном Грэем» на губах.
В рабочих клубах собравшиеся внимательно выслушивали лекцию о марксизме, а затем веселились, и кто-нибудь усаживался за расстроенное пианино и наигрывал «Джона Грэя».
Веселость этой песенки была какой-то грустной, ритм — истеричным, а ее фривольность — скорее мольбой, тоской по чему-то далекому, недостижимому. Казалось, даже флаги, которые по ночам нещадно трепал ветер, напевали эту мелодию, и весь город безнадежно молился под короткие, пронзительные ноты «Джона Грэя».
Лидия отчаянно ударяла по клавишам. Пары шаркали по полу гостиной, кружась в старомодном ритме. Ирина, у которой абсолютно не было голоса, наполовину пела, наполовину прокашливала слова песенки, стараясь, чтобы голос был таким же хриплым, как и у немецкой певицы, певшей ее в водевиле.
Кира и Лео танцевали. Глядя ей в глаза, он прошептал:
— Когда-нибудь мы вот так же будем танцевать среди бокалов с: шампанским, вечерних платьев и оголенных рук в каком-нибудь ночном ресторанчике.
Кира закрыла глаза, и ей показалось, что обнимающая ее сильная рука уносит ее куда-то совершенно в другой мир, увиденный ею однажды возле хмельной темной реки, которая мурлыкала «Песенку разбитого бокала».
Вава решила научить Андрея танцевать и, взяв его за руку, потащила в толпу гостей. Он послушно пошел за ней, улыбаясь, словно тигр, который не мог обидеть даже котенка. «А он способный ученик», — подумала Вава.
Она вела себя очень смело, думая, что развращает сурового коммуниста. Ей было жаль, что она не могла развратить его еще больше, и раздражало, что ее красота оставалась незамеченной им, и его спокойные, неподвижные глаза смотрели на нее так же, как на Лидию и на угрюмую девушку в стоптанных валенках.
Лидия заиграла «Вальс судьбы», и Андрей пригласил Киру на танец. Лео посмотрел на них с холодной улыбкой, но ничего не сказал.
— А Вава — неплохой учитель, — прошептала Кира, когда они с Андреем закружились среди других пар. — Но обними меня покрепче, да, еще крепче.
«Вальс судьбы» был неторопливым и плавным. Время от времени мелодия на мгновение замирала, словно ей было необходимо слышать шелест платьев, но затем вновь начинала звучать так же плавно, напоминая о более не существующих балах.
Кира смотрела на внимательное лицо Андрея, улыбавшееся полуиронично, полузастенчиво. Она прижалась к его груди; глаза ее сверкали, словно искорки; затем она резко откинула голову назад, но один локон, запутавшись вокруг пуговицы, так и остался на нем.