– Ничего я не поплыл. За весь день ни колеса, ни косяка.
– Плыви по течению, дружище. Просто плыви по течению.
Лиловые звездочки и желтые пятнышки.
Кто– то похлопал меня по плечу, и я очень медленно повернулся, чтобы мое сознание не выплеснулось через край.
– Ты что делаешь? – спросил Т.С. Давстон.
– Разговариваю с Хамфри. Он говорит, что я поплыл. А я не поплыл, я ничего не принимал.
– Не обращай на Хамфри внимания, – сказал Т.С. Давстон. – Ему нельзя доверять.
– Можно, – сказал Хамфри.
– Нет, нельзя.
– Нет, можно.
– Почему ему нельзя доверять? – спросил я.
– Потому что Хамфри – дуб на берегу реки, – сказал Т.С. Давстон.
13
Гадок табак.
Был ты мудрец, а станешь дурак.
И все мы вместе прониклись ощущением важности Брентстока.
На сцене выступала одна из приглашенных групп. Она называлась «Семь запахов Сьюзи» и состояла из пяти карликов с вытянутыми головами, словно они родились в цилиндрах, и поджарого типа в твидовом костюме. «Семь запахов» играли так называемый «кофейный рок». Впоследствии то, что в шестидесятых называлось «кофейный рок», породило современный «амбиент». Они выпустили всего лишь один альбом, да и у того, помнится мне, продюсером был Брайан Ино. Назывался он «Музыка для чайников», но диска у меня нет.
Я никогда не был поклонником творчества «Семи запахов», слишком уж коммерческим оно было, на мой взгляд. Сегодня, однако, они творили чудеса. Переплетающиеся соло двух окарин и почти первобытные ритмы маракасов, сделанных из баночек из-под йогурта [cм. передачу «Умелые ручки»], струились из динамиков ветвистыми многоглазыми разноцветными разрядами, прозрачно призрачными и искусно обесцвечивающимися в то же время. Перед моими глазами словно разворачивалась история вселенского шествия псевдорожденной антиматерии, не имеющей доступа к квазисинхронному интерозитору. Красиво.
Но как бы здорово они не играли, их, похоже, никто не слушал. Внимание зрителей было приковано уже не к сцене. Толпа переместилась на берег реки, и окружила древние дубы, росшие там, образовав что-то вроде олимпийских колец, в центре каждого из которых и стояло дерево. Большинство сидело на корточках, но я увидел, что некоторые стоят на коленях, молитвенно сложив руки.
– Деревья, – сказал я Т.С. Давстону. – Они
Мои слова выглядели как прозрачные зеленые шарики, которые лопались, касаясь его лба, но он, похоже, этого не замечал, или просто старался не обращать на них внимания, чтобы не обидеть меня. Я услышал и увидел, как он спросил: – Что здесь творится, черт возьми?
– Все поплыли.
– Типа того.
– Так что ты будешь делать? – Мой вопрос был оранжевым, в меленьких желтых звездочках.
– Скажу Чико, чтобы он с этим разобрался. – Красные ромбы и китайские фонарики.
– А вдруг он тоже отъехал? – Розовые зонтики.
– Если да – ему же хуже. – Золотые сумочки и гитары из плавленого сыра.
– Мне совсем плохо, – сказал я нежно-золотисто-сельдерейным голосом. – Я иду домой. И ложусь спать.
Шатаясь, я шел по пустоши, усыпанной окурками, то и дело останавливаясь, чтобы не отстать. Я осторожно перебрался через изгородь на заднем дворе и влез на кухню через окно. Музыка «Семи запахов» уже начинала действовать мне на нервы, и я был искренне рад тому, что, когда я включил в сеть чайник, чтобы заварить себе чашку чаю, они, по всей видимости, закончили свое выступление.
Очевидно, были и такие, кто был рад этому значительно меньше, потому что до меня доносились какие- то крики и звуки отдаленной потасовки. Но ко мне это вряд ли имело какое-либо отношение, поэтому я просто сел на кухне и ждал, пока вскипит чайник.
Прошло столетие. Прошла целая жизнь. Прошла вечность.
Вам не приходилось видеть документального фильма об одном ученом, которого звали Кристофер Мэйхью? Его выпустили на Би-Би-Си в пятидесятых. В нем этот самый Крис принимает мескалин, и пытается рассказать, что с ним происходит, ведущему, который сидит перед ним – чудовищно типичному комментатору с Би-Би-Си. И там есть один классический момент, когда он вдруг замирает, несколько секунд смотрит в пространство, а потом заявляет, что только что вернулся после «долгих лет неземного блаженства». Но что мне запомнилось больше всего – это его слова ближе к концу фильма. После того, как действие наркотика прошло, его спрашивают, что же он понял в ходе этого эксперимента. И вот какой вывод он делает: «Абсолютного времени не существует. И абсолютного пространства – тоже».
Когда я сидел и ждал, пока закипит чайник, я понял, что он имел в виду. В этот момент я сделал шаг за пределы времени. Словно бы та часть меня, которая удерживала меня в настоящем, исчезла или отключилась. Все времена стали равно и мгновенно достижимы. Прошлое, настоящее, будущее. Желания навещать прошлое у меня не было. Я уже был в нем и простился с ним, а с чем не простился – так и слава
