Билли мне не платил и, кроме того, совершил убийство. Он настоящий убийца, а это уже не шутка.
— Где же выход? — спросил я у себя.
— Не знаю, — ответил я. Но все же отправился искать.
Не знаю, что случилось с моими часами, но они остановились. Я расстроился, потому что часы весьма дорогие — «пиаже». Стильная штучка. По качеству наручных часов всегда можно судить об их обладателе. Точно так же можно судить о моральных устоях женщины по ее туфлям. А мой папа мог определить возраст женщины, лишь взглянув на ее коленки. Жаль только, что это умение он не сумел передать мне.
Но я отвлекся. Часы перестали работать, и хотя ноги исправно отмеряли шаги, казалось, что я никуда не двигаюсь. Сколько я прошел? И вообще, я иду внутрь или наружу?
Значит, заблудился. Это факт.
Я вспомнил, что однажды уже попадал в подобную ситуацию. Это случилось очень давно, когда я был маленьким. Папа повел меня в Британский музей, чтобы показать сморщенные головы. Мы шли по Египетской галерее, и я остановился у саркофага в стеклянном ящике. Вертикальные ряды иероглифов меня просто заворожили. Что они означают и кто их начертил? Кто те люди, жившие когда-то, но уже давно усопшие? Я спросил папу, но его не было. Я остался один во всей галерее. Один среди мертвых. Именно тогда я впервые постиг одиночество смерти. Словно гром с неба ударил, и ударил оглушительно. Молодые так далеки от смерти и считают себя бессмертными. Смерть — для престарелых тетушек, бабушек и дедушек. А молодые пусть живут. Их время. И мое. Но я здесь. Один среди мертвых, чье время уже давно прошло.
Я испугался и заплакал.
Заплакал, как плачу сейчас.
Плачу сейчас? Я стер с лица слезы. Действительно, плачу. Но почему?
И где?…
Я огляделся. Я уже не находился один вне пространства. Я находился один в…
Египетской галерее Британского музея.
Она была точно такой, какой я ее запомнил. Я стоял у того самого стеклянного ящика с саркофагом и иероглифами. Тот же запах, то же освещение. Все в точности такое же. И тут меня напугали.
— Ты в порядке, сынок? Потерял своего папочку?
Я посмотрел вверх. И вспомнил этого человека. Он был смотрителем египетских древностей. Именно он нашел меня, когда я был маленьким. Именно он взял меня за руку и повел искать папу.
— Идем, — сказал смотритель. — Поищем его. И протянул руку.
— Нет. — Я отпрянул. — Я уже не ребенок. И меня здесь нет.
И человек растворился. Прямо у меня перед глазами. Исчез.
То же самое случилось и с Египетской Галереей.
Я снова оказался один. Вне пространства. И тут до меня дошло. Одиночество смерти вдруг окружило меня и потекло во всех направлениях.
Я понял, что произошло.
И почему я здесь.
И почему со мной больше нет Барри.
Потому что его обязанности закончились. Потому что он опекает только живых.
А меня больше нет среди живых.
Билли Барнес убил меня.
Я мертв.
Скитаясь по пустыням
14
Если умеешь обращаться со словами, мысли осуществятся.
Я был мертв.
И зол.
Зол на то, что мертв. Взбешен тем, что мертв, и зол на живых. Я вспомнил, как в детстве болел ветрянкой. И это меня злило. Злили не боль или дискомфорт, а злили все остальные. Злили здоровые, злили те, у кого не было ветрянки. Я сидел у окна своей спальни и глазел на прохожих. Как смеют они быть здоровыми, когда я болею! Такая несправедливость меня злила.
Взрослея, мы привыкаем к несправедливостям жизни, воспринимаем их как само собой разумеющееся. Ничего другого не остается, как надеяться на свои силы и выжимать из этой жизни как можно больше. Но где-то в глубине мы все равно злимся, даже если не можем себе в этом признаться. Злимся, злимся.
Уж я— то точно злился.
А теперь, когда я умер, я разозлился еще больше.
