получения диплома, не заметив его…»
Она вспомнила один из диспутов во время посещения выставки скульптуры под открытым небом. Один из сокурсников, деревенский парень, утверждал, что воспринимает скульптуру только в сочетании с природой. Настоящее искусство рождается в окружении природы, людей, хранящих традиции патриархального быта. Он единственный ждал с нетерпением распределения, чтобы попроситься в деревню учителем рисования, где мог бы заниматься живописью и скульптурой. Алек тогда не выдержал и взорвался:
— Уж лучше заниматься озеленением в городе, чем учительствовать в деревне! О каких традициях идет речь? В селе в каждом доме телевизоры, в поле выходят с портативными радиоприемниками. Но зато ни спектаклей, ни кафе-баров, где можно встретиться с друзьями…
И рассерженный Алек демонстративно ушел к небольшому киоску из дерева, расположенному рядом со старой церквушкой, чтобы встать в очередь за теплым пивом. Весь его вид словно говорил: «Разве с этими людьми можно вести теоретические споры?» Амалия не делилась с Алеком своими детскими впечатлениями о жизни в селе. Они говорили о будущем как о чем-то абстрактном, где сбудутся все творческие мечты. В сравнении с этими мечтами распределение в школу казалось донельзя прозаичным.
Однако к последнему курсу Амалия поняла, что с ее скромными данными шансов у нее нет. В их выпуске было несколько знаменитостей, несколько самоутверждавшихся талантов, а она занимала место в почетной середине. Профессор педагогики деликатно живописал ей всю прелесть профессии учителя. Амалия восприняла распределение с облегчением, как избавление от тяжелой ноши. После этого она забросила мольберт и краски. Значит, так и должно было случиться. Каждый вступает в жизнь с багажом иллюзий, строит планы, гоняется за книгами, дрожит за оценку, чего-то добиваясь, гонит от себя прочь отчаяние в минуты неудач, летит сломя голову навстречу выпускному балу, а затем начинается жизнь — такая как она есть. Амалия вспомнила, что, отправляясь к месту работы, не смогла достать билета на скорый поезд до Констанцы. И приятное путешествие в скором поезде обернулось изнурительной поездкой — почти всю дорогу ей пришлось простоять в общем вагоне пассажирского поезда. Амалия радовалась, что покинула наконец надоевшую комнату в студенческом общежитии, но, приехав к месту работы, обнаружила, что ей негде жить.
— Если хочешь, можешь поселиться со мной в отеле «Али-Баба». Я снимаю там комнату, — предложила ей тогда новая приятельница Дойна Попеску, учительница английского языка, приехавшая на год раньше.
Амалия удивилась:
— Ты живешь в гостинице?
Отель «Али-Баба» стоял на узкой улочке и в окружении современных десятиэтажек казался аванпостом старого Востока. Вначале Амалия с упоением писала этюды — яркие пейзажи с синим морем, белыми стенами простоявших века домов, нарисовала портрет старого турка Али, бывшего владельца гостиницы. Но скоро вдохновение покинуло ее. Амалия вдруг обнаружила, что ее этюды очень смахивают на цветные фотоснимки, сделанные фотоаппаратом «Кодак-Колор». Единственным утешением было восхищение старика Али, повесившего свой портрет, нарисованный Амалией, в прихожей. На этот раз мольберт был заброшен окончательно и оказался среди старой рухляди в погребе у Али.
Вот тогда и появился Нуку. Появился вовремя, когда разочарованная Амалия готова была смириться с судьбой и плыть по воле волн. Она только вернулась из отпуска. Ездила в то село на берегу Сирета, где прошло ее детство. Там стало еще грустнее, а те, кто в нем жил, — еще более старыми и больными и все чаще думали о том, кто проводит их в последний путь на кладбище. Нуку заставил ее встряхнуться, избавил от депрессии, заразил своим энтузиазмом, назвал красавицей и увез из отеля «Али-Баба». Он доверил ей выбор мебели, покупку необходимых для молодоженов вещей. Все это придало ее жизни какой-то смысл. Она все реже вспоминала об Алеке. А потом были дети из кружка рисования, пляж, посещения спектаклей и концертов, прогулки, которые не оставляли времени предаваться меланхолии.
«Как хорошо, что у меня есть Нуку! — думала Амалия. — Пусть он сейчас в море, он все равно есть. А что касается приглашения Джеорджеску-Салчии нарушить монотонную череду дней бегущих за бокалом вина…» На какое-то мгновение Амалия задумалась, не будет ли это предательством по отношению к Нуку. Хотя не все ли равно, где состоится эта дискуссия. На квартиру Джеорджеску-Салчии придут ее коллеги, то есть обстановка будет почти такая же, как в школе, Просто научный диспут, и ничего более…
Ученики стали сдавать свои рисунки. Амалия о удивлением заметила, что перед этим они складывают в ранцы учебники. Тут она вспомнила, что отпустила домой девочку, нарисовавшую пейзаж с клубникой. Вот и остальные решили, что их тоже отпустят. Амалию рассмешила эта детская непосредственность, и она не стала им препятствовать. Несколько мальчишек, те, что посмелее, уже шли к кафедре, неся в одной руке рисунки, а в другой ранцы, говорили скороговоркой «До свидания» и, не дожидаясь разрешения, торопились покинуть класс.
— Все мысли ваши уже на море, — засмеялась она, почувствовав прилив необычайной доброты. — Ну идите, идите — оценки вам сообщит классный руководитель.
Амалия осталась в классе одна. Занятия на сегодня окончены. А пляжный сезон в разгаре. Надо бы, пока не начались каникулы, хоть по часу в день проводить на море, а то к отпуску будешь белой, как шведка в первый день пребывания на курорте Нептун. Сегодня как раз день подходящий, но у Джеорджеску-Салчии этот диспут за круглым столом…
Что же надеть? День довольно жаркий. Значит, надо надеть что-то легкое, но строгое. Не заявляться же в ярко-красных «бананах» и солнцезащитных очках, сдвинутых на макушку. Алек всегда смеялся над такой манерой носить очки. И как это ему удалось удержать в тайне свое распределение? Даже когда она сказала, что любит его, он воспринял ее признание со смехом, граничащим с цинизмом: «Любовь — чувство немодное в наш технический век, Амалия…»
«Надену, пожалуй, вечернее платье из тонкого бархата, — решила Амалия. — Не надевала его с Нового года, на людях в нем не появлялась, да и классический покрой всегда в моде. Прикинусь наивной и спрошу у Джеорджеску-Салчии напрямик, кто послужил прообразом героев его рассказа».
В классе, расположенном этажом выше, пели хором. Высокие детские голоса старательно выводили: «Высоко в горах, высоко в горах у ручья…» Амалия не спеша сложила рисунки учеников в голубой шкаф, стоявший в углу, взяла классный журнал и направилась в учительскую.
Она решила отыскать дома и прихватить в качестве маленького подарка к предстоящему торжеству у Джеорджеску-Салчии портрет старика Али, написанный пастелью. Этот оставшийся у нее рисунок выглядел даже свежее, чем портрет, написанный маслом и подаренный растроганному старику. На рисунке пастелью отчетливее и мягче был цвет лица, окружающий фон. «Интересно, понравится портрет виновнику торжества?» — спросила себя Амалия и вдруг увидела Иона Джеорджеску-Салчию в коридоре возле двери учительской.
— Как долго тянулся урок! — сказал он. — Я уж думал, ты решила провести дополнительные занятия.
— Я дала им классную работу. Извините, коллега, не знала, что вы меня ждете, не то поторопилась бы.
— Да нет, я не специально… Хотя вру — специально. Хотел еще раз сказать, что ты доставила бы мне большое удовольствие, если бы пришла.
— Я приду, — пообещала она.
— Думаю, тебе понравится. По крайней мере, мне хочется, чтобы тебе понравилось…
Она поблагодарила его улыбкой, а он галантно распахнул перед ней дверь в учительскую и сделал приглашающий жест. Учителя из второй смены еще не пришли. В учительской плавали облака сигаретного дыма. Кто-то курил здесь совсем недавно. Амалия положила классный журнал на место и бегло оглядела себя в зеркало, висевшее рядом с вешалкой. Когда она вышла в коридор, Джеорджеску-Салчии там уже не было. «Ну и хорошо, — подумала она. — Слишком много разговоров только все портят».
Глава 6
