— У нее, кажется, недавно щенки родилась? — снова спросил отец, переворачивая газету.
— Ой, и не говори! — жалостно воскликнула мама. — Третий день пошел... Совсем крошки! Не знают, что с ними делать. Маленькие, есть сами не умеют... пищат... Смотреть на них — одни слезы! — и мать сокрушенно махнула рукой.
Витя торопливо закончил обед и побежал к соседям.
Да, Атильды уже не было. Ее унесли еще утром. А на ее месте в углу, где так любила нежиться собака, остались семеро беспомощных слепеньких щенят.
Маленькие, несчастные, больше похожие на черно-бурых мышат, чем на щенков восточноевропейской овчарки, копошились они в осиротевшем гнезде, неуклюже тыкались незрячими курносыми мордочками и жалобно пищали. Несоразмерно огромные рты их широко раскрывались, как будто щенки старались возможно больше глотнуть воздуха.
Щенки были голодны. Их пробовали кормить. Поставив перед ними блюдечко теплого молока, окунали в него мордочки малышей, но они вырывались, чихали и принимались кричать громче прежнего. Лакать они еще не умели.
Попробовали поить их из соски. Но не помогла и соска. Щенки с остервенением выталкивали ее изо рта, заливаясь молоком. Белые капли текли у них по черным мордочкам, размазывались по крошечным усам, но в рот и желудок не попадало ничего.
Мокрые, измазанные в молоке, щенята выглядели еще более беспомощными и несчастными.
Витя ушел от соседей опечаленный и притихший. Писк осиротевших малышей еще долго слышался у него в ушах.
Судьбой щенков интересовался весь дом. Соседки, сходясь из разных квартир, сочувственно справлялись друг у друга:
— Ну что? Живы еще?
— Живы... Да долго ли протянут!
— Так и не едят?
— Так и не едят...
Через сутки отчаянный щенячий писк начал стихать. Малыши гибли без матери. Один за другим они затихали, расползались по подстилке в разные стороны и застывали несчастными черными комочками. Их убивал голод.
Еще через сутки остался в живых только один. Это был самый крупный из семерых и потому жизнь в нем держалась крепче, чем в остальных. Он все еще ползал по опустевшему гнезду, ища исчезнувших братишек и мать, и уже не пищал, а только чуть слышно поскрипывал. Лакать молоко он также упорно отказывался.
Вите было очень, очень жаль щенят. Он, кажется, готов был отдать что угодно, только бы крошечные собачки остались живы. По нескольку раз на дню прибегал он к соседям, чтобы с грустью убедиться, что щенков становится меньше и меньше. Около последнего он просидел на полу целый вечер, а потом выпросил его себе. Щенка положили в старую муфту, и Витя отнес его в свою квартиру. Мальчугана не покидала надежда спасти хотя бы одного.
Дома с жалобным мяуканьем бегала кошка. Тяжелые, полные молока сосцы почти волочились по полу. У кошки недавно родились котята, их утопили, и она от горя не находила себе места. Она разыскивала своих детей по всем углам, не давая своими криками покоя целому дому.
Витиному отцу пришла мысль подложить щенка к кошке. Чтобы она приняла его за котенка, щенка натерли кошачьим молоком, выдавленным из сосцов, и в отсутствие Мурки положили к ней в гнездо.
Вернулась кошка. Она сразу почуяла, что в гнезде кто-то есть. Бросилась туда и... взъерошенная, отскочила. Потом стала осторожно принюхиваться. Видимо, она была в недоумении. Пахло и котятами, и собакой... Что бы это могло значить?
Фыркая, как будто она ждала какой-то неприятности, кошка мало-помалу вошла в гнездо, быстрым, грациозным движением лапки перевернула щенка и стала его нюхать.
Щенок запищал. Почувствовав теплоту кошкиного тела, подполз под Мурку и, неумело тычась, стал искать сосцы. Кошка снова отпрыгнула от него, но уже не так поспешно, как в первый раз. Он подполз опять. Мурка напружинилась, приготовилась бежать и — вдруг тронула малыша своим шершавым языком. Раздалось громкое мурлыканье, и вслед за тем аппетитное чмоканье возвестило, что щенок, наконец, нашел то, чего искал.
Не выдержало материнское сердце! Если этот черный малыш и обладал почему-то странным запахом собаки, то по всем ухваткам он так напоминал ее котят... С минуту Мурка стояла, как оцепенелая, боясь вспугнуть приемыша, затем осторожно легла. Он привалился к ней плотнее, чмоканье стало более громким и частым. Он сосал и сосал, раздуваясь, как пузырь, а она со сладостным мурлыканьем продолжала лизать его.
Насосавшись досыта, щенок отвалился от своей вновь приобретенной матери и сейчас же уснул. Кошка тщательно вылизала его всего от макушки до кончика тоненького, как веревочка, хвостика; она долго лежала неподвижно, видимо, все еще опасаясь потревожить его сон, затем неслышно выбралась из гнезда и, успокоенная, забыв о своем недавнем горе, отправилась лакать молоко.
За всей этой историей наблюдала вся витина семья. И когда стало совершенно очевидно, что усыновление состоялось, витин папа сказал:
— Ну, живет теперь твой пес! — и потрепал ласково сынишку по взлохмаченной голове.
Муркино молоко пошло щенку впрок. Насасывался он до того, что с трудом передвигался, и обязательно после этого засыпал. С каждым днем он становился бойчее, крупнее и толще. Стал вылезать из гнезда и, когда Мурки почему-либо долго не было, громко и нахально пищал, требуя еды.
Через две недели он прозрел. Темные, подернутые первое время сизой пленочкой, глаза с большим любопытством озирались на окружающий мир. В гнездо он приходил теперь только спать да кушать; остальное время ползал по квартире, забирался во все щели, попадался всем под ноги и в общем невероятно мешался.
Витя нарадоваться не мог, глядя на своего питомца. Из крошечного неказистого создания тот на глазах превращался в собаку. Тупая короткая мордочка стала удлиняться, плотно прижатые к голове ушки оттопырились, хотя еще и не походили на треугольные стоячие уши восточноевропейской овчарки. Подлинней стал и хвостик. А темнобурый, почти черный окрас шерсти как-то выцвел, посветлел, постепенно приближаясь к серо-волчьему окрасу овчарки.
Мурка и щенок теперь подолгу играли друг с другом. Подскочив к приемышу, кошка ловко опрокидывала его лапой и тотчас отскакивала прочь, а он, поднявшись, неуклюжий, но настойчивый, снова наступал на нее. Обоим это доставляло большое удовольствие.
Не то началось, когда у щенка прорезались зубы. Мурке приходилось плохо. Щенок стал сильней, он безжалостно царапал кошку когтями, колол острыми, как иголочки, клыками. В довершение беды не стало хватать молока, и щенок царапал и грыз приемную мать без всякого снисхождения, требуя своего. Иногда он так вцеплялся в нее, что она с жалобным мяуканьем спешила убраться от своего мучителя.
Витя научился подкармливать малыша из резиновой соски. Став старше, щенок очень скоро освоил соску. Вцепившись передними лапами в горлышко бутылки, он с упоением тянул из нее и не отрывался до тех пор, пока не высасывал содержимое до дна.
Как-то раз во время кормления он так усердно причмокнул, что соска соскочила с горлышка и исчезла во рту щенка. Витя раскрыл ему рот пальцем, но — тщетно. Соска исчезла: маленький обжора проглотил ее!
Чуть не плача, Витя бросился к отцу. Но что мог поделать отец, если соска находилась уже в желудке щенка?
За маленьким проказником стали наблюдать. Ждали, что, может быть, его будет тошнить или появятся другие болезненные явления. Ничего подобного! Шалун был веселешенек: колобком катался по комнатам, рычал и лаял на воображаемого противника, схватил упавшую со стола бумажку и с азартом изорвал ее в мелкие клочки.
Прошел день — соски все не было. На общем семейном совете решили дать «больному» столовую ложку
