многолетнему пребыванию в Союзе. Все они направлялись по одному и тому же адресу. Одним из первых прибыл торговый американец, тот самый, хозяин уборщицы из УПДК, и поднялся на шестой этаж. Через двадцать минут в квартире Стефана Томского оказалось человек двадцать пять иностранцев. Пробыли около полутора часов, затем так же разом выкатились на улицу и разъехались в разные стороны.
Тут же поступила команда задержать под любым предлогом всех недипломатов. Это и было сделано, удалось тормознуть почти всех журналистов и торгаша. Рискуя международным скандалом, всем устроили досмотр, ссылаясь на некий анонимный сигнал. Ни у кого ничего обнаружено не было – раздробленного на части долларового миллиона, который ожидали перехватить. Через двадцать минут в квартиру Стефана Томского ввалились с ордером на обыск человек двадцать пять иностранцев. Пробыли около полутора часов, затем так же разом выкатились на улицу и разъехались в разные стороны. Пусто! Ни намека на миллион или сколько похитил он там у народа. Разве что остатки теплого еще пепла обнаружили в квартирном камине. В том числе, между прочим, и несгоревшие остатки стодолларовых американских купюр.
Ушли в тот вечер ни с чем, но наружку не сняли. Пепел тот же час был услан на экспертизу, которая еще через час подтвердила, что и по общему количеству, если исходить от стодолларовых купюр, и по результату спектрального анализа, пепел – долларовый, натуральный.
Все это стало известно на Лубянке той же ночью, информация прошла в самый высокий кабинет. Отдельно доложили о дипломатах и писаках. До отъезда Томского оставалось полночи и утро.
– Что будем делать? – запрашивают высокий кабинет из управления.
– Выпускать, – скомандовал Главный. – И так на весь свет обосрались, капитальней некуда. А Чапайкина – на пенсию, без объяснений!
О том, что получилось той ночью, пострадавший Глеб Иваныч узнал лишь через двадцать шесть лет, в девяносто восьмом году, в возрасте девяноста пяти лет, будучи никому не интересным дедом, которому никак не выходило принять смерть по-людски, без передержки, без изъевшей внутренность муки от никчемной и затянувшейся жизни.
Повествователем был важный человек, заодно сосед по дому в Трехпрудном переулке, Стефан Томский. Он-то и рассказал чекисту, как все было тогда, о том, как провернули они остроумную сделку, запивая редкое зрелище хозяйской хванчкарой.
В последний момент, когда уже самолет прогрел двигатели и дождался взлетной полосы, люди Чапайкина, вторично предъявив ордер на обыск гражданина Томского, остановили взлет, вытряхнули Стефана из лайнера вместе с багажом и отконвоировали в зону досмотра. Пока перемещали вещи, безликие успели пристроить полторы тысячи незаконно перемещаемых через государственную границу долларов в чемодан пассажира-эмигранта Томского, затем в присутствии понятых оттуда же их извлекли, зафиксировав по всем правилам факт преступления.
Частично это спасительное мероприятие помогло избавить Глеба Иваныча от позора по линии ведомства, но все равно не уберегло от преждевременного выхода на пенсию, лишив попутно персональной добавки за выслугу лет и особые заслуги. Кроме того, разъяренный Главный распорядился, чтобы пенсия при этом была самой что ни на есть обычной, рядовой. Ни о каком там республиканском или, пуще того, союзном значении ходатайств не подавать, от спецполиклиники и пайков открепить, дачных льгот не предлагать. Все!
Так оборвалась безукоризненная карьера генерал-лейтенанта Чапайкина, пострадавшего от чрезмерной самоуверенности.
Что касается взятого с поличным Томского, то расписаться в получении заактированного таким необычным способом состояния Стефан смог лишь в начале девяностых, после того как безоткатно порушились времена, когда хрустнул и надломился хребет окостенело вросшей в века империи, а комиссары прошлой жизни, выдавленные из старых щелей наехавшей на них эпохой, осмотрелись, отряхнулись и с тараканьей неутомимостью ринулись осваивать новые бескрайние пространства, чтобы и здесь не упустить того, до чего нужно было успеть додуматься.
Но еще раньше, в восемьдесят седьмом, не досидев последнего года, зэк Томский был досрочно освобожден из колонии строгого режима города Магадана, где отбывал наказание по постановлению суда, вынесшего приговор согласно запрошенному государственным обвинителем сроку в пятнадцать лет с конфискацией имущества согласно статье 88 УК РСФСР о валютных махинациях.
К тому моменту, как Стефан объявился в лагере, забыть бывшего зэка успели не все, исправительное заведение было хорошо знакомым – тем самым, в котором тянул он свой семерик и в прошлый раз. Во всяком случае, и начальник, и кум за одиннадцать прошедших лет не сменились. По старой памяти разговорились. Тут-то и всплыла в числе прочих одна история, любопытная, из давних, почти забытых лагерных лет, про то, кто да как мозги терял от магаданского сидения и что из этого получалось. Одновременно и фамилия всплыла одна, поскольку громкой на то время была, непростой. И тогда припомнил Стефан, что слыхал он про такого человека, слыхал когда-то, да не просто слыхал, а с интересом вслушивался и долго еще после в памяти держал.
Там же, пока отбывал, учитывая крепкие рекомендации с воли все того же всесильного Джокера, зэк Томский по кличке Стефан был коронован и, откинувшись, вернулся в места прежнего проживания с уже новым высочайшим статусом. Теперь он был вор в законе. Так завершилась история Стефана Томского при советском режиме.
Впервые, после собственной многолетней пропажи Зина Чепик объявилась в доме Мирских в самом конце пятьдесят пятого года, сразу перед новогодними праздниками, дня так за три. Дома на тот момент были все: Борис с Танюшей, ну и, само собой, четырехмесячный Вилька орал где-то наверху, требуя внимания. Роза открыла и чуть ума не лишилась. Первой в дверях обнаружилась чужая девчонка лет пятнадцати, опрятного, хотя и не городского вида, невысокая, но ладная такая, глазки живые, умненькие, острые. Ее Зинаида выставила вперед, перед собой, потому что, как и чего получится, не знала: примут – не примут, кто там у них живой, кто, не дай бог, мертвый, узнают – не узнают, плюнут – поцелуют и куда там еще, глядишь, пошлют. Дочку вроде проверочной мишени наладила, глянуть из-за спины поначалу, какое настроение там хозяйское будет и, вообще, кто на квартире-то живет после истечения всех проклятых времен.
Раньше соваться в столицу с Житомира своего не решалась, отмахивала от себя возникавшую время от времени страсть по прошлому столичному проживанию. Почему – известно, чего уж там греха таить: так напакостила, что хоть прям сейчас, здесь же, у тех самых дверей в пол закатывайся, грязь из-под ног хозяевых лижи да вымаливай прощения ихнего за все прошлое былое.
Про Семена Львовича честно ничегошеньки не ведала с тех самых пор, как в одночасье сбежала. Ну и про все остальное у Мирских, тоже. Этого еще боялась как огня, соседа верхнего, с пятого этажа начальника тайного, Чапаева Глеб Иваныча, тьфу Чапайкина – чекиста. Ну и главное самое: дочь-то ее – чисто Мирская, ихней породы, хоть и правды не знает никакой, а в курсе, что безотцовая с рожденья, по материнской неразумной случайности и любви, получившаяся на Москве где-то, в те самые годы, что у архитекторов служила с академиками.
Одним словом, будь что будет, а сокрушаться с расстояния и скучать по Розе Марковне, по Семен Львовичу, если вернулся, конечно, по Бореньке-воспитаннику – сил нету больше никаких и возможности. Короче – взяла билет на поезд на Москву и приехала: пускайте, если что.
Девчонка-дочка, как дверь отворилась, и спросить-то даже ничего не успела. Мать раньше ее сзади, завидев Розу, завыла, обмякла на месте, тут же изнутри себя запричитала:
– И-и-и-и… Розочка Марковна, и-и-и-и…
И вот тогда Роза и не лишилась едва ума, потому что так обрадовалась, что зашатало ее даже, сердешную. Руку одну протянула, девочку мягко в сторону другой рукой отвела и кинулась на Зину, вдавливая ту в себя:
– Милая… милая моя… Как же так… Милая…
Тут и Борис сверху спустился, увидал, обалдел от неожиданности такой, подскочил, сам смеется, головой качает, не веря:
– Чума на тебя, тетя Зин, где ж ты столько пропадала-то? Я тут, понимаешь, три года отец, а ты где-то шляешься, не едешь да не едешь!
В общем, втащили их в дом, зацеловали, раздели, девчонку отсмотрели, тут же, в прихожей,
