поворачивать стали на радостях так и сяк. В результате одобрили, похвалили Зину, с дочкой такой молодчиной поздравили.
– Как сердце чуяло, – немного успокоившись, доложилась Зина, – что ко времени еду, к случаю, к добру. Надо если, и Виленьку маленького подымем, во всем подсобим, не сомневайтесь, не хуже отца вырастим. Я и сала привезла отменного, украинского, своего, двужильного с розовым. Тут у вас нет, я-то уж знаю. Жаль, Семен Львович не отпробует, – не поспела я, не знала.
Невестка Татьяна в тот день на глаз гостей прикинула, чего-то там решила про себя свое и приняла вроде, не стала отделять по негородскому признаку. Видать, не до конца забылись балашихинские годы и нестоличные детство с молодостью. Так что совпал приезд и с праздником, и с общей радостью, и с немалой для будущего нуждой по уходу за Вилькой Мирским, Бориным сыночком, академиковым внучком.
Гостей, саму Зину и дочку ее Сару, поселили там же, при кухне, в старой Зининой безоконной комнатенке. Положили вместе, на ту же кровать, ту самую – так Зина сама решила: уперлась, ни в какую расширяться не захотела дальше места, где столько лет обреталась, служа спасителям-Мирским.
– Нам у вас, Роза Марковна, нигде не тесно будет, – сказала, – а только здесь милей и привычней. А Сарка моя тоже привычная, не балованная, у нас этого нет, чтобы притворничать, вы уж как хотите понимайте, Розочка Марковна, и спасибочки вам снова за все.
К тому времени, когда Зина донашивала дочку Мирского – уже там, на месте, в Житомире, – но еще не родила, знала уже, чего больше всего хочет. Хочет, чтоб ребеночек, что родится, натурально еврейским стал, по родному отцу, да и по Розе Марковне заодно, по такому же образцу, по всей ихней нации разумной, щедрой и веселой. А что Семен Львович с ней сделал тогда, то это просто обида у него была такой, наверно: за что – не помнится теперь, но что сама виновата, ясно вырисовывается, если через время смотреть, через все годы.
Так она Сарой девочку и назвала, другого имени еврейского, чтоб женщине красиво подходило, не вспомнилось. Потом, правда, когда уже на Сару записали, припомнила про Рахиль, Розы Марковны американскую маму, что уехали, и про соседку справа по Житомиру, тоже Рахиль, но в нужный момент только Сара в голове оставалась. А теперь и жалеть нечего: и послушная дочка уродилась, и любимая, и еврейская, хоть и Чепик, как сама, а не Мирская.
Никакого специального разговора про Сарино имя Роза Марковна с Зиной не затевала, но та чуяла – довольна вроде хозяйка, что так, а не по-другому дочку зовут ее. Как бы тайно про себя одобряет она, что не случайно все это, а по благодарственной линии за прошлую жизнь работницы в этой нерусской семье. Спасибо, как будто говорит, но молча, за такое Зинино отчаянное и чуткое решение.
На другой день, не спросив хозяев, мать и дочка, как проснулись, с ходу взялись за наведение праздничного порядка на обоих этажах. Роза Марковна замахала руками отчаянно, грозиться стала, что выгонит, грудью дорогу к уборке обеим Чепик перекрыть пробовала. Но грозилась несерьезно: и сама знала, и гостьи знали. На деле довольна осталась чрезвычайно помощницами.
К полудню поставила чай и, как всегда, вытянула из буфета чего-то медовое, подсушенное, с орехом и насыпью чьей-то, вроде коричного духа. Молодые тоже спустились вместе с маленьким, и стало все, как было у них когда-то до войны еще и до беды: все со всеми, никто никого не обидит, а посередине Роза. Так и пили чай, по две чашки и добавок.
А потом был Новый год. И была елка ростом под середину лестницы, вся в игрушечных висюльках и лампадочках, а наверху отдельно от всего макушечная звезда величиной с Саркину голову. И сам стол был прежних лет не хуже: с рыбой фиш и морковными звездочками, красным хренком, пирожочками длиной со спичку и всяким остальным. Сало тоже нарезали – Зина настояла – и взяли по кусочку, из вежливости, чтобы гостью не обидеть. Таня, правда, не взяла, решила все же пропустить. Пили цимлянское и по чуть- чуточку коньячку, Сарке налили отдельный дюшес – так она его, вконец счастливая, и тянула, зажмурившись от пузырьков.
После двенадцати стали перезваниваться, взаимно поздравляться. Сначала Клионские – Мирских, затем Мирские – Меклеров. Потом позвонили Кацы, чуть позже – Юлик Аронсон, а уж потом Роза по-соседски набрала Чапайкиных, и те чуть погодя спустились к чаю и «наполеону», захватив пайковую банку крабов и полстакана паюсной икры.
– Ничего, ничего, – успокоил Мирскую Глеб Иваныч, отведя от себя протестующий жест вдовы. – После съедите, Роза Марковна, после. Праздники кончатся, вы себя и побалуете немножко.
Алевтина держалась дружелюбно и каждый раз задерживала взгляд на картинах.
– Счастливая вы, Роза Марковна, – не отводя глаз от Шагала, говорила Аля. – Сколько смотрю на вашу коллекцию, никак не налюбуюсь. Чудо, чудо…
– Спасибо, Алечка, мне приятно. Это все покойный Семен Львович, его надо благодарить, это он все, он один, крестный ваш по искусству. Помните, как в первый раз вы пришли к нам тогда с Глебом? – и с улыбкой указала глазами на Кустодиева.
Аля улыбнулась в ответ и покачала головой:
– Нет, Роза Марковна, не я это была, быть этого не могло. Та дикая барышня и представить не могла, что есть на свете еще что-то, кроме домашнего очага, послушания родителю и победы мировой революции, – обе смеялись…
И в этот раз приход Чапайкиных напоминал прежние: с добрым приветствием от самых дверей, с многолетней и сложившейся взаимностью на равных, но при этом все же чуть с большей уважительностью в сторону Мирских.
Глеб вошел в столовую, поздоровался, присел. Тут же, словно вчера расстались, узнал Зину и расплылся в улыбке:
– О, сколько лет! Никак, Зинаида – пропащая душа? – Он перевел взгляд на Сару. – И дочка при ней, так? – Глеб Иваныч улыбнулся и девочке: – Звать-то как, красавица?
– Сара, – ответила та и скромно опустила глаза.
Зину слегка отпустило, но тревога оставалась, и этого ей не удавалось скрыть. Состояние ее Чапайкин понимал прекрасно, но вовсе не собирался разыгрывать карту ненужных воспоминаний.
– Сара? – переспросил он девочку и хорошо улыбнулся по новой. – Красивое имя для девушки: и полное и короткое – в одном слове, очень удобно. Мо-ло-дец! – хитро подмигнул он молодой гостье и тут же задал уточняющий вопрос: – По батьке-то как величать?
– Петровна я, – ответила девушка, – Сара Петровна Чепик.
– Петро отец наш был, Петро, – быстро вставила слово Зинаида.
– Был? – с дежурным интересом переспросил сосед.
– Был, – сжалась Зина, начиная подозревать дурное, – был, а теперь нету. Давно уже нету.
– Ну нету так нету, – перешел на бодрый тон Чапайкин и налил себе коньяку. – Давайте тогда за тех, кто есть и кто с нами.
Он отпил глоток и бросил короткий понятливый взгляд на Зинаидин стул. И тогда она сообразила, что чуда нет, не было и не будет: все в этом доме помнят все и никогда ничего не забывали. И от этого простого и давно забытого знания ей вдруг стало неуютно и страшно, словно воздух Розиной столовой внезапно начал наполняться чем-то непрозрачным и тугим. И этот мягкий, вязкий наполнитель быстро и незаметно окутал Зинины плечи, прихватил тяжелым ноги, неровно охватил затылок и потянул всю ее назад, всю целиком, вместе со стулом, вилкой в руке и неправдоподобно твердо накрахмаленной кружевной салфеткой, раскинутой на коленях. Это она только думала, что все плохое осталось в том самом вымышленном ею как бы промежутке, в прошлом, сменившемся новой радостью и мало напоминающем теперешнюю явь. Все было и так и не так, как мечталось и придумывалось…
Через час в дверь глухо бухнули чем-то тяжелым. Роза Марковна открыла, но не удивилась. На пороге стоял довольный и сильно нетрезвый Федька Керенский, сосед.
– Вот, – протянул он бутылку «Шампанского» и икнул, – вам, Роза Марковна. – И, с трудом удерживая равновесие, кивнул головой на противоположную дверь, собственную: – Празднуем, тетя Роза, а они как узнали, что вы Семен Львовича покойного жена, самого Мирского, не поверили сначала, а потом просили очень поз-з-здравить от всех творческих людей. От скульпторов будущих и вообще. В-в-от!
Мирская добродушно улыбнулась, бутылку приняла, понимала, что не случай отказываться, и спросила:
– Зайдешь, Федюша?
