червонца, мне — пятнадцать, младшему — тринадцать, а самому молодому, он лишь шестнадцати достиг, — десять.
Не подумай, что я хвастаюсь своим «подвигом», гордиться нечем, просто я хочу сразу сказать правду, чтобы ты имела точное представление обо мне. Правда, Коля обещал познакомить тебя с моей биографией, рассказать, что я за человек, но мне самому лучше перед тобой раскрыться, чтобы в дальнейшем никаких неясностей и утаек не оставалось.
Что ещё о себе рассказать? Биография самая обыкновенная: учился, работал, попал в тюрьму. Сейчас рядовой советский заключённый. До тюрьмы трудился слесарем-сборщиком на конвейере большого завода в г. Челябинске, а перед самым арестом — в ремонтных мастерских. Отец — бухгалтер, мама — тоже служащая.[266] Был брат, младше меня, но недавно погиб. Нелепо и безвинно. У родителей теперь остался лишь я. Поэтому после освобождения из лагеря, если этого светлого дня дождусь, решил вернуться в свой родной город, в семью. Хотя с самого первого дня заключения, с февраля пятидесятого, думал иначе — не возвращаться в Челябинск, а уехать куда-нибудь, где меня не знают, и начать жизнь сначала. Мне по-прежнему трудно назвать точную дату возможного обретения свободы. По моим подсчётам, если, разумеется, ничего худшего не случиться, что разрушит планы на будущее, то года через полтора. Или при менее благоприятном стечении обстоятельств — через два. Многое будет зависеть от количества зачётов. Ты, наверное, знаешь, что это такое.
Сейчас мы с Колей работаем в плотницкой бригаде на строительстве какого-то огромного промышленного объекта — за день не обойдёшь. При выполнении трудовой нормы на 151 процент к отбытому дню прибавляется ещё два. То есть по грубому подсчёту вместо трёх лет, не щадя себя, можно отбыть лишь год. Хотя так обычно не получается. Не каждый день, и тем более месяц, удаётся выжать такой большой процент выработки. К тому же рабочих дней в году не 365. Тем не менее за всё время каторги уже накопились почти два года зачётов. Остаётся ещё чуть меньше двух с половиной лет.
У меня была надежда, что попаду под амнистию, которую мы ожидали после кончины Иосифа Виссарионовича Сталина. Дождались недавно. Зеки её прозвали «ворошиловской». Очень многих освободили — наш лагерь с месяц вообще был полупустой. Но мои надежды оправдались лишь частично — мне скостили семь с половиной лет. А Коле — ничего. Потому что у него 136-я. Уверен, что его осудили несправедливо. Убийство не было умышленным — случайный выстрел из неисправного, со свалки, оружия. Если не назначат переследствие и всё останется по-прежнему, то Коле придётся отбыть все семь лет от звонка до звонка. Жаль, конечно. Но никто в жизни не застрахован от случайности.
Почему следователь не поверил Коле, можно только догадываться. Зеки говорят, что следователям и судьям даётся задание посадить как можно больше людей. И дать им как можно большие сроки наказания. Не знаю, правда ли это. У меня сложилось такое впечатление о нашем суде, что и следователи, и прокуроры, и судьи с кивалами стараются дать подсудимым максимальные сроки даже за любой пустяк. Зачем?! Сверхсуровой карой человека не исправишь. Выходит, огромные сроки нам дают, чтобы закабалить, сделать надолго рабами-строителями. И чтобы вырваться из этой каторги, я не жалею ни сил, ни здоровья, работаю так, что часто еле на ногах держусь. От усталости.
Вот, Валя, о самом основном я и рассказал. А теперь у тебя может возникнуть законный вопрос: почему я решил начать с тобой переписку? Постараюсь объяснить. С Колей мы работаем вместе. Совместная работа сближает. Или наоборот — отбрасывает друг от друга. Нас с Колей она подружила. Он хороший парень, верный товарищ. И очень переживает, что так нелепо всё тогда случилось. Когда прогремел роковой выстрел. Брат твой, за что я его уважаю, совершенно незлопамятный человек и всегда готов прийти на выручку. К таким людям я отношусь с уважением — им можно верить и доверять. Они не подведут под монастырь. И в жизни встречаются нечасто. Твой брат — из таких. А то, что он попал в тюрьму, — такое со многими случается. За любой малейший проступок можно сюда залететь, причём на много лет. Я не в оправдание Коли говорю, по его вине (неосторожности) погиб человек. Хотя, возможно, вины Коли в том очень мало. Всеми нами двигало любопытство. По-моему, Коля достаточно прочувствовал свою вину в следственной тюрьме — даже слишком. А ему ещё и семь лет припаяли. Ясно — стране нужна дешёвая рабочая сила. Для строительства счастливого будущего. Здесь, где мы с Колей отбываем наказание, нашими руками и руками таких, как мы, построен целый город и огромный химический комбинат. Вольные говорят: будет самым большим в мире. А возводят его одни зеки. И немного вольнонаёмного начальства. Построены нами десятки и сотни городов и рабочих посёлков, среди них такой знаменитый, как Комсомольск. Нас, зеков, в шутку и зовут комсомольцами.
Но дело не в этом. Мне, разумеется, трудно предугадать, будем ли мы с тобой переписываться и дружить. По рассказам Коли, мы вполне можем заинтересовать друг друга. Дело в том, что я тоже очень люблю читать книги, слушать весёлую музыку и постараюсь стать верным другом. Это моя мечта — иметь друга.
В тех условиях, в каких мы с Колей очутились, очень непросто встретить хорошего, порядочного человека, которому можно было бы довериться. Чаще люди раскрываются своими плохими сторонами. Поэтому доверяться кому-либо — опасно. Часто за излишнюю доверчивость человек расплачивается своим кровным. Обмануть здесь — дело обычное. И даже — похвальное. Обманщик оказывается в понимании многих — молодцом, а обманутый — дураком, достойным насмешек и издёвок, а не сожаления и сочувствия. Мне обманы отвратительны. Особенно — корысти ради. Как любому честному человеку.
Не улыбайся, Валя. Я себя без всякого юмора считаю честным человеком. Несмотря на то, что замешан в преступлении и за это понёс наказание. Вернее, несу до сего дня. Я-то, как в этом мне ни стыдно признаться, хоть в какой-то мере виновен — участник. А сколько людей встречал я за время своих тюремно-лагерных скитаний, не совершивших ничего преступного. Как я после, по прошествии, может быть, года, догадался, они, эти ни в чём не повинные люди, порабощены как рабочая сила. Поэтому их ложно обвинили и превратили в рабов. Об этом многие догадываются, не только я. Да и не надо быть мудрецом семи пядей во лбу, чтобы узреть очевидное. А один бригадир, по фамилии Заремба, будил нас каждое утро пронзительным воплем: «Подъём! Крепостные, подъём!» И мы послушно вставали. Но я опять уклонился от цели своего письма — как можно подробнее и правдивей рассказать о себе. Чтобы ты знала, с кем предстоит иметь дело, что я за человек. И подойду ли тебе как друг.
Ещё в Челябинской следственной тюрьме я осознал, какую неисправимую, роковую оплошность совершил. И почувствовал себя полным ничтожеством перед теми, кому нанёс своим проступком урон, прежде всего перед родителями, особенно — мамой, знакомыми, которые верили мне и в меня и всеми остальными. Тогда же, чтобы хоть как-то отвлечься от мрачнейших мыслей и мучительных угрызений совести, стал рассуждать с собой, пытаясь разобраться в своём прошлом, чтобы не повторить подобных ошибок в будущем, и о другом — самом важном для меня. О том, как мне держаться, каким правилам следовать. Собственно говоря, правила остались те же, только решил их строже выполнять. Сама обстановка этого требовала. Эти намерения давали мне хоть какую-то возможность искупить свою вину, доказать себе, что ещё не всё в своей жизни потерял. Несмотря на то, что будущее пугало и подавляло своей удручающей перспективой. А точнее — бесперспективностью. Из-за огромного срока наказания.
Каждый прожитый здесь день убеждал, что пятнадцать лет неволи мне не выдержать. Но я спорил с собой: выдержишь! Ведь сегодняшний-то день — одолел! А огромные, непреодолимые полтора десятилетия складываются из точно таких же, как уже прожитые, суток. К тому же, мне встречались такие люди, что отбыли и побольше. Они — боролись. Не отчаивались. Особенно интересным оказался один бывший царский штабс-капитан по фамилии Николаев — бодрый, чёткий, с военной выправкой. Он отбывает (если ещё жив, я с ним расстался в прошлом, 52-м) в ссылках, концлагерях и тюрьмах с 1928 года! В Черногорском лагере он работал библиотекарем, потому что по состоянию здоровья больше никуда не годился. Он мне прекрасные книги давал для прочтения. После встреч с такими людьми я понял, что и мне надо бороться. Изо всех сил. Ведь всё в мире выживает в борьбе и через борьбу. И надо расти, обогащаться жизненным опытом, знаниями. Даже в таких казалось бы неблагоприятных обстоятельствах.
Иногда я сравниваю себя с растением, которое, попав в такие же неблагоприятные условия, не может успешно развиваться. Однако во мне постоянно вырабатываются и собираются силы. Я их чувствую. Но не хочу их сейчас тратить, а коплю, чтобы после, когда окружающие условия изменятся к лучшему, сразу пустить их в ход, на пользу себе и другим. И постараться наверстать упущенное, быстро как бы пойти в рост. Я даже знаю, где, в какой области применить свои силы. Правильнее сказать — способности. И могу поделиться своими мечтами с тобой: в медицине. Такая у меня мечта. Без неё, без мечты, мне было бы
