Жусуп поднялся, тотчас же вскочили прочие, торопясь выйти. Нурмолды потащили сквозь толкучку.
Кежек бросил карту в огонь, ногой подгреб под котел. Нурмолды вырвался, схватил огненный ком.
Рахим протиснулся, закрыл собой Нурмолды:
— Жусуп, пощади, он запутался…
— На колодце Кос-Кудук ты не дал застрелить его, а мы теперь расхлебывай! — Кежек оттолкнул Рахима.
С седла ударом камчи Жусуп сбил Нурмолды с ног. Отъезжая, сказал:
— Кежек, не скажет, где кони, — убей!
Нурмолды швырнули. Он полетел головой вперед, перебирая в пустоте ногами. Жестоко, лицом хряснулся в осыпь гальки.
Его выброшенные вперед руки готовы были раскрыться, смягчая удар, но в кулаках он сжимал клочья карты. Топот — набегала толпа, окружала. Голос Сурай: «Я здесь, я здесь!»
12
Будто не люди швыряли его, будто земля подбрасывала, изгибаясь волнами. Удар всем телом, его волокло спиной, лицом. Вновь срывало его с земли, он летел, раскинув руки. Холод встречного воздуха на разбитом лице. Топот набегающей толпы, ее дыхание. Он оглох, ослеп, глазницы были набиты смесью крови и песка.
Толпа расступилась под окриком, он лицом почувствовал свет луны.
— Кежек! Кузден!.. — голос Жусупа. — Живо, винтовки в руки. Туркмены в степи! — И к толпе: — Табун!.. Где ваш табун, проклятые? Нас выдали, а табун — им?.. (Возле лица Нурмолды хрустнула под копытом глиняная корка.) Всё возитесь?
Нурмолды попытался сесть. Сквозь слипшиеся веки блеснул синим револьвер в руке Жусупа.
Конь рванулся, разворачиваясь и с хрустом разрывая глиняную корку.
— Уходи в степь, Жусуп! — тонко крикнул старческий голос. — Наши кони в меловых холмах!
Рассыпалась толпа, Нурмолды подняли, он узнал Абу.
— Зачем?.. Зачем сказали про меловые холмы? — спросил Абу у деда.
Старик ответил:
— Жусуп не посчитался бы с нами, стрелял бы из юрт.
Сурай вытирала лицо Нурмолды, как ребенку.
Примчался подросток с криком:
— Туркмены!
В степи громыхнул выстрел. Заголосили аульные псы. Заметались женщины, вытаскивали из юрт детей.
На меловом от луны склоне холма чернела группа всадников.
Аул не дышал, даже собаки замолкли. Лишь верещал в крайней юрте ребенок.
Нурмолды пошел навстречу всадникам. Аул со страхом глядел ему вслед.
На середине пути его догнала Сурай, побежала рядом.
Поигрывали глаза, белели зубы в тени лохматых тельпеков. Девушка кинулась вперед, обогнала Нурмолды, закричала: «Отец!» — указывала на Нурмолды, плакала.
Тощий туркмен в халате прижал руку к груди:
— Ты мне дочь вернул. Салам, меня зовут Чары. Я тоже Советская власть, только бумаги с печатью нету.
— Я ликбез, яшули.
— Жусуп здесь? — спросил, выезжая вперед, человек в форменной гимнастерке.
Нурмолды ответил по-русски, что надо опередить бандитов, их кони укрыты в холмах. Милиционер подал руку:
— Кочетков! — и велел подать Нурмолды коня.
Подъехал Шовкатов. Спросил о Исабае. Нурмолды не ответил, и Шовкатов больше не спрашивал: понял, что нет уж Исабая.
В грохоте копыт проносились всадники по каменной глине такыров, взлетали по изгибам увалов к белому шару луны.
Вывихнутая нога бессильно болталась, не удерживая круп коня, Нурмолды мотало в седле. Боль ударяла в бок острым камнем, при толчках перехватывало дыхание.
Впереди на белую полосу гипса выкатился черный ком: они!..
— Опоздали!.. — Нурмолды не сумел докричать (успели, все успели сесть на коней, проклятые, и запасные у них!).
Гортанно взвыла погоня. Конь рванулся под Нурмолды, боль бросила его лицом в гриву.
Догнали бандитов, налетели, сшиблись. Завертелся страшный вихрь, хрипели, визжали, бились внутри его: «Раскрошу!», «Гнилой кизяк!..». Конь Нурмолды растерянно закружил, втянутый воронкой вихря. Вдруг разорвало вихрь, разметало, крики: «Ушли!» Нурмолды остался в пустоте. В бессилье дергал повод. Наскочил Кочетков:
— Ранен?.. Чары, проводи товарища в аул. Заодно пленного отвезешь!
— Начальник, кто за меня с Жусупом посчитается?
— А кто за твоей дочерью заедет?.. Мы этих похватаем — и к месту их сбора, на колодец Кель- Мухаммед!..
Кочетков ускакал следом за погоней, удалявшейся с криками и выстрелами. Нурмолды свесился, разглядел: на земле сидел Рахим. Руки скручены за спиной, шапка на глаза.
Нурмолды сполз с коня, стал развязывать руки Рахиму. Чары оттолкнул его.
— Ты что, сдурел, парень? Он стрелял в меня!
— Он не умеет стрелять, яшули. Он учитель.
— У меня глаза-то на месте! — Чары сдернул с Рахима шапку, потряс перед его лицом: — Скажи ликбезу, что ты стрелял!
— Я стрелял, яшули… Но я не мог тебя убить.
Чары хлестнул Рахима шапкой:
— Ты что, изюмом стрелял?
— Не заступайся за меня, Нурмолды. Он не поверит, что я стрелял вбок, в сторону, что я молился в этой свалке: убереги казахов от пуль туркмен, а туркмен — от пуль казахов. Не поверит, что ты оберегал его дочь, как свою сестру, а я тебе был отцом в земляной норе у чарджуйского бека… такой тесной, что, когда наш третий товарищ умер и его труп стал разбухать, нас притиснуло к стенам… а его блохи и вши бросились на нас. Кежек бил меня на колодце Кос-Кудук. Приди я в Бухару, там станут бить узбеки… Убей меня, яшули, но знай, что ты убил брата!
— Какой ты мне брат?
— Выслушай, темный человек. Слово «туркмен» одними истолковывается как «я тюрк», другими — как происходящее от «тюркман», что означает «племя тюрков», или как происходящее от персидского «тюркманад» — тюркоподобный. Все тюрки — братья, Чары, мы не можем быть разделены на сартов, казахов, якутов, киргизов, дунган, таранчинцев, туркмен…
Чары перебил:
— Но русский Кочетков мне тоже брат.
— Он не понимает твоего языка, Чары.
— Он советский, а советские русские объединили наш разорванный народ: прежде мы жили под Россией[7], жили в эмирате, жили в Хивинском ханстве.
— Э, разве это событие, яшули, если нас ждет великий день объединения: мы изживем наши аульные языки, создадим единый чистый тюркский язык.
