расспрашивать. Виллетард отвечал ей мрачно, возмущенный ее радостью, которой он вовсе не разделял. Их друг был в полном порядке и совершенно выздоровел. По поводу причин его отсутствия Виллетард не сказал ничего определенного. Инструкции Лебеля о том, что его истинное лицо должно оставаться тайной, были чрезвычайно твердыми. Припертый расспросами настойчивой дамы, поверенный в делах прибег к утверждению, что месье Мелвил выздоравливал в доме Пиццамано.
Это поуменыпило радости в глазах виконтессы. Ее лоб наморщился в раздумий, она по-прежнему опиралась рукой на плечо Виллетарда. Ее блуждающий взгляд упал на документ, лежавший перед ним на столе. Подпись привлекла ее внимание.
Другой не смог бы так быстро осознать то, что тотчас стало очевидным для виконтессы. Занятие, которому она посвящала себя уже долгое время, развило ее наблюдательность и отточило ее способность быстро строить умозаключения. Заметив подпись и прочитав и дату, она сразу высказала вслух результат сопоставления этих фактов:
— Камиль Лебель здесь, в Венеции?
Ее изумленное восклицание сразу породило ряд выводов у не менее сообразительного поверенного в делах. Он откинулся в кресле и поднял голову, чтобы хорошо видеть ее.
— Вы знаете Камиля Лебеля?
При всем его вопросительном тоне, то было скорее утверждение, полное изумления, чем вопрос.
— Знаю ли я его?
Смысл ее взгляда был очевиден. Легкая, печальная улыбка искривила ее губы:
— Если честно, то у меня есть основания знать его, Виллетард. Знать его очень хорошо. В известной степени, я — его ставленница Он — тот, кто сделал меня виконтессой де Сол.
Она увидела что удивление сменяется ужасом на его бледном злобном лице.
— И вы спрашиваете меня, в Венеции ли он? Это вы-то меня спрашиваете? Боже!
Он внезапно вскочил на ноги, сбросив ее руку и отшвырнув кресло, с грохотом упавшее позади него.
— Тогда кто, черт побери, этот негодяй, который выдает себя за него? Кто этот ваш месье Мелвил?
Она отпрянула перед яростью этого человека.
— Мистер Мелвил? Мистер Мелвил — Лебель? Вы спятили, Виллетард!
— Спятил! — прорычал он. — Я полагаю, туг все спятили! Что это? Миссия или сумасшедший дом? Чем занимался этот идиот Лальмант, если он даже не заподозрил его? И — боже мой! — чем занимались вы, если не раскрыли этого раньше?
Он в бешенстве наступал на нее, вне себя от гнева и ужаса. Она продолжала отступать.
— Я? Что я должна была делать? Как я могла раскрыть это? Не было и в помине, чтобы Мелвил называл себя Лебедем.
— Не было…
Виллетард вспомнил, с каким особым старанием этот мошенник, кем бы он ни оказался на самом деле, настаивал на сохранении в тайне его предполагаемой личности. Он обуздал свой гнев из-за настоятельной необходимости сейчас же все обдумать. Он стоял, обхватив голову руками, и бормотал:
— Бонапарт всегда считал Лальманта идиотом. Боже мой! Тут дело до судей не дойдет. Этот человек был здесь все эти месяцы! Ему открыты все тайны миссии. Он мог произвести чудовищные опустошения. Становится понятным конец Рокко Терци и Сартони. Бог знает, кого он еще может выдать.
Он взглянул на нее свирепыми, налившимися кровью глазами.
— Я удивляюсь, что он пощадил вас!
Затем у него возникло внезапное подозрение, вновь возбудившее его ярость, и он еще раз угрожающе двинулся на нее. Он грубо схватил ее за плечо.
— Видит бог, вы расскажете, почему он вас пожалел! Не были ли вы каким-то образом заодно с ним, маленькая распутница? Отвечайте! Вы брали плату с обеих сторон, как всякий треклятый шпион?
Он оттолкнул ее от себя.
— Ба! Не имеет смысла сворачивать вам шею. У меня же есть другое дело — этот приказ об освобождении. Проклятье! Что я скажу Маленькому Капралу? Он разорвет меня за это, если… О! Ей-богу, я поставлю этого мошенника перед командой для расстрела чего бы это ни стоило!
Забыв о ней, он бросился из комнаты. Она слышала как он в бешенстве орал на лестнице, вызывая Жакоба. Затем он влетел обратно, яростно сверкая глазами, оставив дверь распахнутой, и отмахнулся от нее.
— Убирайтесь! Вон! Я занят!
Она не стала дожидаться повторного предложения. Не только потому, что испугалась его. Она больше испугалась другого. Его угроза поставить к стенке лже-Лебеля заставила виконтессу понять, что нечаянно она выдала Марка-Антуана и что она подвергает его огромной опасности. Она убежала кляня себя за глупость столь неосторожного разговора. Уже самое первое восклицание Виллетарда должно было насторожить ее.
Она пересекла Корте дель Кавалло почти бегом. Ее не тревожило, кем мог быть на самом деле Марк- Антуан; она не думала о долге перед той стороной, которой она служила. Ее занимало лишь то, что она навлекла на него огромную опасность. В ее голове громовым раскатом раздавались слова Виллетарда: «Я удивляюсь, что он пощадил вас. Видит бог, вы расскажете мне, почему он вас пожалел!»
Этот же вопрос она теперь задавала себе. Будучи тем, кем он на самом деле был, Марк должен был знать, кем была она. Тогда почему он не выдал ее государственным инквизиторам?
Его жалость по отношению к ней не явилась единственной причиной того, что теперь она должна была сделать все возможное, чтобы предупредить и спасти его, несмотря на грозящие ей самой последствия, — в конце концов, это стало лишь дополнительным стимулом к тому единственному, что, в любом случае, должно было соответствовать зову ее сердца…
Когда одиннадцать часов пробило на Мадонна дель Орто и прозвенело над Венецией с других колоколен, она стояла в нерешительности на набережной, где ее ждала гондола. Где он был? Как ей разыскать его? Из бурной сцены у Виллетарда ей вспомнились слова поверенного в делах о том, что во время своего исчезновения Мелвил был в доме Пиццамано. Если это было правдой, то, даже если его там сейчас нет, Пиццамано будут знать, где его можно найти.
Именно в ту минуту, когда она сошла в гондолу и приказала своему гондольеру везти ее к Сан-Даниэле, Марк-Антуан высаживался вместе с Доменико на ступенях дома Пиццамано.
Он не терял времени, едва приказ об освобождении оказался в его руках, потому что понимал опасность задержки. Поэтому, чтобы быть готовым к действиям, едва настанет день, он той же ночью добился у Дожа в обмен на приказ из миссии предписания, которое должно было открыть перед Доменико двери тюрьмы на Мурано.
Весть о возвращении капитана домой неслась по дворцу подобно подожженному бикфордову шнуру, ярко вспыхнувшему в трескучем порыве. От портье — к управляющему, от управляющего — к лакеям, от лакеев — к горничным пробежала эта весть, и потому прежде, чем они достигли гостиной, дом наполнился аккомпанементом быстрых шагов, хлопающих дверей и взволнованных голосов.
Франческо Пиццамано вместе с графиней и Изоттой вышел к двум мужчинам в гостиную, где те их ожидали. Графиня спешила впереди, а отец и сестра уступили радость первенства матери, которая се слезами счастья на глазах прижала к своей груди сына, которого еще вчера она считала обреченным. Она тихо напевала ему, как в детстве, когда он был ребенком, и он сам оказался на граня слез.
Слезы стояли в глазах Изотты, когда она целовала его, и в глазах графа, который прижал сына к сердцу. Затем, несколько успокоившись, все разом стали спрашивать его, каким чудом он оказался на свободе.
— Вот чудотворец, — ответил Доменико, тем самым наконец-то привлекая внимание к Марку-Антуану, который до сей поры оставался в тени в роли сдержанного наблюдателя.
Граф подошел к нему и обнял. Вслед за ним то же самое сделала и графиня. Последней подошла Изотта, стройная и величественная, с задумчивым взором, и пожала ему руку. Затем, на мгновение заколебавшись, она заставила его трепетать нежным поцелуем в щеку.
Франческо Пиццамано был явно смущен, что позволил слезам появиться у него на глазах. Но голос его по-прежнему дрожал и прерывался, когда он воскликнул:
— У меня нет ничего, сэр, что не было бы вашим — стоит лишь попросить.
