Цены, взмывшие до небес во время периода процветания, не желали опускаться и теперь, в период невзгод. Это происходило потому, что деньги лишились своей покупательной силы. Хлеб стоил пять су за фунт, что было в десять раз выше его обычной цены, аналогично подорожали и мясо, масло, яйца и вино. Метр ткани, раньше стоивший пятнадцать ливров, теперь продавался за сто двадцать пять.
Катастрофический рост цен больно ударил по промышленной буржуазии, основе государства во все времена, и по рабочему классу, который оказался перед угрозой безработицы. Все это быстро усугублялось, в жизни страны наступал хаос, прилив негодования против Лоу и регента, который на краткое время затих, возобновился с новой силой, когда всеобщее обнищание сменило такое же всеобщее, но обманное процветание прошлого года.
Бесстыдные листовки появлялись ежедневно, и теперь ни регент, ни Лоу не могли бы пройти по улицам, не рискуя подвергнуться оскорблениям или даже нападению.
Наконец, в начале осени наступил день, когда после особенно враждебной демонстрации против регента во время представления в опере, мистер Лоу признал себя побежденным, а игру проигранной, и сказал об этом брату.
— Я не только признаю свое поражение, но признавая его сейчас, оказываю последнюю услугу регенту. Я должен так поступить, поскольку он всегда поддерживал меня во всех начинаниях.
Уильям Лоу был очень опечален и промолчал. Да он и не имел никакого желания спорить с братом, поскольку испытывал почти облегчение от такого решения, видя, как развиваются события.
В последний раз лаэрд Лауристонский отправился к регенту и нашел его беседующим с Дюбуа.
— А, барон, — приветствовал его Его Высочество. — А я как раз собирался послать за вами. Вы слышали, что случилось сегодня вечером в опере? Меня оскорбляло уже не какое-то простонародье, а благородные люди, моя последняя опора в этом кризисе.
— Это и привело меня к вам, монсеньер, — мистер Лоу говорил подобающим случаю торжественным тоном. — Вашему Высочеству нужен мальчик для битья, так сказать, козел отпущения. Только в этом качестве теперь я могу быть вам полезен.
— Что? — Его Высочество был ошарашен.
— Я здесь, Ваше Высочество, чтобы просить отставки с поста генерального контролера.
— Значит, вы все-таки испугались?
На продолговатом, благородном лице шотландца появилась грустная улыбка.
— Нет, монсеньер, я не испугался. Я понял, что такой выход будет лучшим для вас. Ваше Высочество должно будет объявить, что увольняет меня.
— Понятно. Я должен буду бросить вас на съедение львам.
— Такая мера получит всеобщее одобрение и даст выход общественному гневу, который пронесется, таким образом, мимо вашей головы.
— И попадет в вашу, барон. Я не такой человек, как вы думаете. И я не принимаю вашу отставку.
— Позвольте мне заметить, монсеньер, что в высших интересах ваша обязанность все-таки заключается в том, чтобы ее принять, также как моя была в том, чтобы ее просить.
— Позвольте и мне заметить, господин барон, что мне не следует объяснять мои обязанности.
Мистер Лоу тем не менее продолжил их объяснение:
— Ваше Высочество олицетворяет Францию. Я же только себя, и со мной можно не считаться. Как только вы уволите меня, как источника всех бед, наступит некоторое успокоение. Потом начнется реакция, и у вас появится возможность провести тот план, который я подготовил. Я думаю, что другие, кого назначит Совет, будут способны восстановить порядок.
Регент грустно размышлял:
— Черт побери, вы, значит, отводите мне роль труса. Вся вина падет на вас, а я спрячусь за вами. Вот суть вашего предложения. Eh bien, мне это не нравится. Ответственность лежит на нас обоих.
— Не совсем так, монсеньер. Воплощение в жизнь моей системы лежало только на мне. Я виноват в двух ошибках. Во-первых, я не защитил акции компании от их скупки спекулянтами до того, как это успели сделать государственные кредиторы, которым эти акции и предназначались. Во-вторых, я не предвидел такую страшную жажду наживы, которую проявили спекулянты. Но избеги я этих двух или еще каких-то ошибок, возможно, судьба все равно бы привела к подобному концу сейчас. Но со временем, и я в это твердо верю, использование богатств Луизианы станет основой могущества Франции.
Регент взглянул на Дюбуа.
— Могу я поступить так, как он мне советует, и сохранить к себе самоуважение?
По узкому лицу архиепископа пробежала судорога.
— Я могу сказать вам, Ваше Высочество, что вы не имеете выбора. Господин Ла вручил вам меч, что с его стороны было в высшей степени благородно, и этот меч может разрубить гордиев узел, который сейчас перед нами. Он правильно указал, монсеньер, что в этом заключается ваш долг перед Францией.
— Значит, вы тоже считаете, что я должен спасти свое положение за счет барона! Parbleu, как хорошо быть принцем. Ну хорошо, а барон? Что станет с ним, архиепископ? Вряд ли общественный гнев, обрушившись на него, сохранит ему жизнь.
— Не беспокойтесь, монсеньер. Я не буду ожидать этого здесь. Здесь останется мой брат, на которого, осмелюсь надеяться, гнев не падет. Он будет, если Ваше Высочество посчитает это возможным, вести дела Банка, — он остановился. Посмотрел на регента, который уныло наморщил лоб. Потом продолжил: — Мне остается добавить, Ваше Высочество, поскольку негодяи могут обвинить меня после моего исчезновения, что я нажился на беде страны, что, несмотря на возможности для обогащения, каких, наверное, не имел ни один человек на земле, я не вывез из Франции ни одного луидора. Запасы золота в Банке докажут вам это. Все мое состояние, которое я приобрел здесь, не считая земель в Германде, составляет около десяти миллионов ливров. Их я оставляю.
— Что вы, что вы! — запротестовал регент. — В этом нет никакой необходимости, дорогой Ла.
— В этом есть необходимость, Ваше Высочество. Это необходимо для моей чести. Я оставляю деньга, чтобы защитить себя от клеветы.
Регент печально опустил голову. Наступило молчание.
— Если я отпущу вас сейчас, — сказал он наконец, — то это в надежде, что когда-нибудь, когда все это уляжется, порядок восстановится, Луизиана начнет давать прибыль и восстановит наши финансы, я смогу призвать вас вновь. Понимаете, мой друг, — закончил он с печальной улыбкой, — я ведь по-прежнему верю в вас.
Он встал и вытянул свою руку. Мистер Лоу наклонился и поднес ее к губам.
— Мое сердце исполнено благодарности к вам за эти слова, монсеньер, — он выпрямился, изящный и властный, и добавил: — Как только Ваше Высочество решит, что я смогу быть вам полезен, позовите меня.
Но его улыбка была иронична, поскольку он был глубоко уверен, что его репутация, которую он принес в жертву регенту, никогда больше не восстановится.
Глава 30
Паспорт
Последний раз он сидел в сумраке своей просторной, с высокими потолками комнаты, стены которой были обиты темной кордовской кожей. Эту комнату он богато украсил любимыми им картинами и мебелью. А внизу ревела толпа, жаждущая его крови. Теперь, когда он был лишен своего поста, она смело собралась под его окнами, сдерживаемая только мушкетерами регента. Толпе был указан виновник разрухи, постигшей Францию, брошен на съедение львам, как выразился регент, и осмелевший сброд уже смотрел на него как на свою законную добычу, стремясь к мести.
Вместе с ним, бледным и встревоженным, в комнате находился Уильям Лоу, его секретарь Лакруа, его доверенный представитель в Банке по имени Норманд, который занял место Макуэртера, и директора двух крупнейших компаний из тех, что слились в Индийскую. Он давал им последние инструкции, меряя шагами
